Он бы давно сделал это в одиночку.
Рафаэль свесил ногу с гамака и оттолкнулся от пола, мерно раскачиваясь и вертя в лапах сай. К черту все предубеждения и предупреждения – стены коллектора давили на него, даже воздух казался тяжелым. Временами мутант начинал метаться по логову как раненный медведь в берлоге, поколачивая для отвода души грушу или скалясь с Лео. Но сколько можно было сидеть под землей?
Каждый день! Каждый долбаный день был похож один на другой. Подъем-завтрак-тренировка-личное время-тренировка-ужин-отбой. Это просто проклятье какое-то. В то время как душа подростка требовала свершений, приключений и свежего воздуха, в конце концов. А что мы получаем в итоге? Прогулки по коридорам канализации и увлекательное созерцание сточной воды, которую можно при желании нарезать на полоски.
Рафаэль оскалился, и сделал выпад рукой, целясь невидимому противнику в глаз – сегодня будет решающий день. И если отец не пойдет на уступки, Рафаэль на секунду замер, не моргая уставившись в потолок. Знали ли братья, сколько раз он был на грани ослушания приказа учителя, когда несмело клал лапы на ступеньки лестницы, что вела вверх, прочь из канализации.
Пойду, пройдусь.
Извечная фраза, когда ему надо было успокоить нервы без членовредительства для семьи. И интерьера. И вновь знакомый коридор, в котором он уже протоптал колею до выхода наверх, с каждым разом становясь все смелее и поднимаясь выше по чуть влажным трубчатым ступеням старой лестницы. Недавно он коснулся ладонью внутренней части люка, но так и не решился его приподнять. Что бы сказал на это Сплинтер?
Что скажет Сплинтер сегодня на их просьбу?
Мутант расслабленно опустил лапы, болтая ими по краям гамака и раскачиваясь – глаза слипались, он почти всю ночь так толком и не заснул, лишь изредка погружаясь в дрему. Ему начинали сниться бесконечные крыши ночного города, холодный ветер треплющий концы повязки и сталь рукояток сай в лапах. Но каждый раз он просыпался, сжав кулаки, и убеждался в своем решении – если отец не позволит им выйти на поверхность Рафаэль сделает это самостоятельно и в одиночку.
Стук в дверь эхом раздался в гудящей голове и снова выдернул его из полусна, так что саеносец чуть не навернулся с гамака мордой вниз. Голос брата стал довершением утреннего пробуждения, и Раф с рычанием закрыл лицо ладонями.
- Съешь червей и умри Лео!!! – рявкнул он, вылезая из модифицированной кровати и зашвыривая подушку куда-то в угол. На ходу чертыхаясь и спотыкаясь о гантели, разбросанные по полу, мутант тяжелой поступью подошел к двери и резко распахнул ее, вперившись не выспавшимся взглядом в старшего брата, - Не надоело работать будильником? – уже вполне миролюбиво пробормотал Раф, зевнув во всю ширину пасти.
Обогнув Леонардо и попутно раздав мощные пинки в двери Дона и Майки – какого панциря они должны спать, если саеносец уже поднялся – Рафаэль поплелся на кухню, хмуро осматриваясь по сторонам. Логово откровенно раздражало его в последнее время, оно было как елка – днем и ночью в одном состоянии. Свет есть – светло, свечки задули – темно. В то время где-то там наверху люди радовались солнечным лучам, или дождю, или звездному небу. Дискриминация малых мутированных групп расцветала во всей красе.

Не ночь, а сущее наказание. Микеланджело вертелся в постели, как угорь на сковородке, ему было душно, жарко и тревожно, и, будто бы этого было мало, чудовищно хотелось спать, но взвинченные нервы не позволяли  погрузиться в спасительный сон. Не сегодня. Изредка его разум затуманивался дремой и тогда губы начинали шевелиться, внося в пыльную тишину бредовые монологи:
- Нет, бабуля, ваш чабрец чудесного синего цвета. 
- Да-да, мне тоже хотелось бы немного люлятофора.
- концерт Мики Мауса…ыыыы…
- Ты просто космос!
- Опять пузырчатые глазохлюпы, ну неет! – в особенно прочувственных моментах Микеланджело еще и дергался, и это движение сносило с него весь рожденный дремой сон и, еще на автомате отмахиваясь, он тупо смотрел перед собой в темноту. Ему казалось, что там нечто, что постоянно укутывает его в кокон удушливого тепла, терпеливое и настойчивое. Оно его выматывало почище тренировок сенсея и было еще одним постоянным фактором, навсегда ассоциированным с домом. Вырваться бы. Как хочется хоть глотка свободного, чистого, прохладного воздуха. Словно надеясь ощутить его, он втягивал воздух носом, и вновь начиналась череда постоянных переворотов, грозящих ему падением. А может,  ну его, этот гамак? Сколько можно. На полу ему будет полегче, и, определенно, прохладнее.  Микеланджело ощутил, как в очередной раз пленка духоты легла на кожу и решительно встал. Возмутительно бодрый, сна ни в одном глазу, как он не любил бессонницу, кто бы знал. Одеяло давно словно бы обижено валялось в углу, намекающе приподняв один угол будто бы в некоем жесте, а на подушку,  уже давно превратившуюся в тоненькую, почти пустую наволочку, скорбно замершую в оставленной постели, черепашка  и не оглянулся, ступая по восхитительно холодному полу подальше от гамака. Наслаждаясь прохладой, коснувшейся его будто горящих подошв, Майки побродил по комнате, время от времени упираясь не менее разгоряченными ладонями в стены, представляя, как сгустки тепла впитываются в нее, покидая его тело навсегда. Упоительно. Как будто бы стало полегче. В горле запершило, и, бросив взгляд на битые-перебитые часы (восстановленные Доном), висящие опять на честном слове на дальней стене и показывающие самое паршивое время – четыре утра с лишним, решительно открыл дверь. Тихо, как учил его сенсей, он проскользнул на кухню, конечно, позабыв, что его очередь готовить завтрак. Там он напился не достаточно прохладной для него воды, будто во сне зачем-то заменил воду в кофеварке на моющее средство, тихо закрыл всю конструкцию и ушел в ванную комнату, где долго и вдумчиво умывался, не имея ни малейшей мысли в голове. И не сон, и не бодрствование, а компромисс, больше похожий на автопилот. Голубые глаза  глядели чернотой расширенных зрачков, лицо без всякого выражения, скучное и будто бы напряженное. Увидевший его случайный зритель подумал бы, что на лицо  приступ лунатизма, и к тому были все основания – сильное нервное напряжение накануне ночи, тонко чувствующая натура.

В шесть утра черепаха уже раскинулся на одеяле, лежа на животе, и наконец, безмятежно спал, счастливо улыбаясь. Не осознавая этого, он знал, что-то изменится. Время перемен наконец, пришло. И это подспудное чувство не исчезло ни когда раздался рев Рафаэля, ни даже когда мощный удар сотряс дверь спальни, ни вопль с кухни Донателло. Хотя, при звуке голоса последнего что-то вроде чувства вины беспокойно шевельнулось в бессовестно просыпающей черепашке и он зашевелился, потихоньку выпутываясь из вязких объятий сна. По-хорошему, следовало бы пошевелиться побыстрее, но едва сковавший его настоящий сон не хотел так просто его отпускать. Муки, испытываемые Микеланджело каждое утро были неописуемы,  и каждый раз приходилось прилагать огромные усилия для преодоления себя. Правда, лучше всего с этим справлялись силы со стороны – вроде там пинка брата или тычка Учителя. Но все равно, каждый раз Микеланджело с боем вырывался из царства Морфея и ощущал себя Гераклом, бившимся с гидрой. Ему это даже часто снилась эта эпическая битва ,и тогда без воздействия со стороны было уже никак. Но сегодня был не тот день. Чувство вины росло в геометрической прогрессии, и очень быстро от тревожных шевелений Микеланджело перешел  к решительным действиям, а именно – сел в постели и пару секунд залипал на гамак, не понимая, как оказался на полу. Но мысль о том, что где-то там, на кухне, безвинно страдает его кофеинозависимый брат, лелея месть, живо помогла ему взвиться с места, оставив пустую лирику, и сорваться в коридор, хлопая дверью и корректируя движение соприкосновением со стенами. Так, на бегу, он и появился на кухне, глаза и лицо выражали острое сожаление, а мышцы привычно трепетали в ожидании нападения.

- Подумать только, моющее средство! – с безопасного расстояния определил он, сочувственно хмурясь, весь его вид говорил "ну надо же, какая неприятность". Запах стоял такой, что перепутать было невозможно. – Я сейчас же все исправлю, Донни, не волнуйся! – вихрем промчавшись к кофеварке он чуть ли не выломал оттуда резервуар и ринулся отмывать.  Весь его скрюченный над раковиной вид выражал раскаяние. Ну как бы выражал, на самом деле он не испытывал особой вины. но надеялся, что с таким видом все прокатит.

Умывшись и вытеревшись полотенцем в ванной комнате, Лео посмотрел на свое отражение в зеркале. Что бы ни было по ту сторону люка, мечник со своими братьями определенно будет выделяться среди других: не спроста же они живут в канализационном коллекторе. И навыки ниндзя здесь очень пригодятся.
И все же, насколько может быть опасен внешний мир? А стоит ли покидать убежище, когда черепашки в любой момент могут понадобиться Сплинтеру?
Мутант шумно выдохнул и смерил себя критически-скептическим взглядом. Опять за свое, за старое, параноик несчастный? В конце концов, это всего лишь один день, а то и вовсе пара часов "под небом", что может такого случиться?
Лео посмотрел на стаканчик, стоящий подле зеркала, с зубными щетками. Мечник прекрасно понимал, насколько сильно его братья хотели бы, наконец, выйти из убежища, и он разделял их желание, но если думать о дальнейшем заточении здесь ради отца - Лео вполне мог бы это пережить. И все было бы не так сложно. Только вот будучи старшим и, значит, вести за собой их небольшой отряд, мечник обязан был учитывать мнение других, а он никогда не был эгоистом. Значит, если уж решили попытать удачу - флаг в руки и вперед с песней.
Если уж совсем на чистоту - Лео не знал, от какого именно ответа мастера ему станет легче. Единственное, что он мог предположить, так это то, что в случае отказа это была не последняя их попытка. И когда-нибудь они все равно смогут подняться наверх. Или попросту сбежать, на что у него не хватит никаких сил, кроме, разве что, под предлогом "присмотреть за остальными". Тогда его непослушание перед отцом будет оправдано.
Мутант мрачно посмотрел на свое отражение.
"Я еще ничего не сделал, а уже чувствую себя виноватым."
Совсем забывший о протекающей рядом жизни, Лео вздрогнул от внезапно громкого голоса Донни и только с третьего касания успел подхватить упавший стаканчик с щетками до того, как он с грохотом опустился бы на пол.
Так, все. Хватить уже отсиживаться в ванной комнате. В конце концов, она по причинам личной гигиены могла понадобиться кому-то из братьев.

Сегодняшнее утро было действительно необычным и что-то предвещающим. Начиная с неожиданно сердитого Дона и уже что-то поломавшего Майки. Не в смысле, что в случае с последним в их доме редко что-то ломалось, нет. Просто время "зла и коварства" для весельчака всегда наступало после утренней тренировки, уже ближе к обеду.
Кстати о еде. Мечник с некоторым огорчением понял, что сегодня плотного завтрака можно не ждать, ибо младший брат о своих обязанностях благополучно забыл. Не то, чтобы Лео это как-то удивило - сие безобразие имело начало еще в далеком прошлом и продолжалось по сегодняшний день. Не слишком часто, что радовало, но повторялось.
Как бы то ни было, положение всегда могла спасти пара-тройка бутербродов. Что более важно - не покажется ли Сплинтеру, что из-за такой рассеянности они еще не готовы для выхода на поверхность? Или отец настолько привык к их далеко не идеальной жизни, что просто не придаст этому значения?
Как бы то ни было, у Лео еще было несколько мыслей, о которые можно было споткнуться. Как нужно было правильно поставить вопрос, чтобы Сплинтер не пропустил через себя негативное настроение своих сыновей к заточению в убежище и не принял это на свой счет? И стоит ли повторять предыдущие ошибки, делая вид, что черепашки не сильно расстроятся, если снова останутся ни с чем?
Лео расправил плечи и посмотрел на отца, теперь сидя напротив него за столом. Внезапно наставшая тишина ему определенно не показалась.
Вдохнув побольше воздуха, мечник, замерев на секунду, выпустил его обратно. Если Сплинтер и не знал о предстоящем разговоре, то уж точно догадывался. Тогда к чему ходить вокруг да около, понапрасну оттягивая момент?
- Учитель, - голос Лео немного охрип от волнения, - нам уже по пятнадцать, и мы уже достаточно опытны и сильны. Не пора ли нам выйти на поверхность?