Пожалуй, некоторые вопросы все-таки следовало держать при себе.

Донателло, как обычно, со всей присущей ему внимательностью слушал неторопливый рассказ саламандры: молча, не отводя взгляда от посмурневшего курносого лица, со сдержанным любопытством и, что уж греха таить, беспокойством ловя каждое слово Моны, так, как это был способен делать только он один. А кому еще она могла довериться? Кто еще стал бы так живо интересоваться ее кошмарами и скрытыми внутренними страхами? Для Донни, душевное равновесие девушки стояло чуть ли не на самом первом месте, в особенности, после всего того, что ей довелось пережить... Пережить по его вине. Нет, брать на себя всю ответственность за случившееся, в данном случае, было бы слишком большим лицемерием, но, как ни крути, а именно юноша сбросил на доктора Рене канистру, до краев полную мутагенной сыворотки, и, таким образом, породил для них нового смертельного врага, врага чудовищной силы и жестокости. Лизард основательно попортил крови им обоим; Донателло и представить не мог, чтобы один человек, или мутант, был способен в одиночку совершить так много зла. Каким-то непостижимым образом, но Рене умудрился довести подростков до края, и теперь им требовалась не просто длительная реабилитация, но и, пожалуй, серьезная психологическая помощь. Но какой психоаналитик, будучи в здравом уме, станет консультировать двух странных говорящих рептилий? Вот и приходилось бедным мутантам справляться своими силами, по очереди делясь друг с другом своими самыми сокровенными тайнами. Неизвестно, что об этом думала сама Мона, но Донателло, вообще-то, был совсем не против того, чтобы лишний раз побаюкать усталую саламандру в своих теплых, надежных объятиях и помочь ей разобраться в том чудовищном беспорядке, что, кажется, очень надолго воцарился в ее сознании. Правда, Дон и представить себе не мог, что сны ящерки окажутся настолько... жестокими и реалистичными. Конечно, его тоже мучили кошмары, тесно связанные с его хвостатой подругой: не раз и не два ему снилось, что бедная студентка снова оказывается в когтях Лизарда, или как она падает в темную бездну с высоты двадцатиэтажного небоскреба, а он, Донателло, прыгает следом и все никак не может дотянуться до ее руки, и в результате они оба разбиваются насмерть... Не было ничего удивительного в том, что Мона тоже страдала от подобных сновидений. Только вот, похоже, что на сей раз ей привиделось что-то по-настоящему из ряда вон выходящее.

О да, Донни хорошо запомнил ту ночь, когда Мона едва не залепила ему кулаком в глаз спросонья. Запомнил не из-за слепого удара, адресованного пустоте — саламандра не хотела причинять ему вреда, она просто пыталась спастись от чего-то страшного, нереалистичного; защититься от больного порождения собственного воспаленного рассудка. Увы, но даже гении способны потерять разум — особенно, если они чем-то очень сильно напуганы. Нет, Дон не обижался, совсем наоборот. Господи, ну и лицо у нее тогда было! Белое как мел, искаженное от гримасе неподдельного ужаса... А сколько слез она в итоге пролила на его плече! И ведь она так и не рассказала ему, в чем же дело. А Донателло и не спрашивал... он все прекрасно понял сам. И все же, сейчас ему было до крайности нелегко узнавать мельчайшие подробности того кошмара. Нелегко потому, что ему снились точно такие же вещи, вещи, о которых он был бы счастлив забыть — но не мог, потому что они были тесно переплетены с той реальностью, в которой он жил. Ведь, если подумать, каждый новый поединок мог обернуться против мутантов. Каждый новый день мог стать последним... Объятия изобретателя непроизвольно сжались крепче вокруг худенького тельца Моны, вынуждая ее плотнее прижаться к его мерно вздымающемуся торсу. Дон рассеянно опустил взгляд, незаметно для самого себя поглаживая девушку по спине, время от времени убирая назад выбивающиеся из-под пледа спутанные рыжевато-каштановые пряди. Он по-прежнему хранил молчание. А что вообще он мог сказать?

Прохладная ладонь саламандры аккуратно легла на его пластрон, показывая то место, куда, по словам Моны, был смертельно ранен ее приятель. Дон едва уловимо вздрогнул, но не от страха — он просто на мгновение представил, какая ужасающая картина открылась глазам мутантки в тот самый момент, когда пуля незнакомца буквально разнесла ему бок на куски. Что она должна была испытывать при виде обнаженных, сочащихся кровью внутренностей и костяных обломков панциря, тут и там хаотично разбросанных вокруг, точно осколки гигантской скорлупы... Из состояния глубокой задумчивости Донателло вывело горячее, почти лихорадочное прикосновение чужих губ к собственному лбу. Едва различимый шепот Моны заставил его окончательно стряхнуть с себя оцепенение и, наконец-то, поднять глаза на неловкую замершую перед ним девушку. Та все еще стояла на коленях, чуть приподнявшись, так, чтобы ей было проще удерживать голову гения в тесном кольце объятий. Наверное, так ей было гораздо спокойнее... Едва придя в себя, Донни все также молча протянул руки и, в свою очередь, положил ладони на побледневшие скулы ящерки, тепло и нежно огладив чуть впалую линию щек. Он не мог больше выносить это болезненное, жалобное выражение в глубине ее расширившихся зрачков. Это было попросту выше его сил.

— Прости меня, — наконец, с явным трудом выдавил из себя подросток. Теперь-то он в полной мере осознал, какому тяжелому испытанию он подверг психику своей любимой прошлой ночью. Если бы он хоть на мгновение задумался о том, что она должна была почувствовать в тот миг, когда его дельтаплан с размаху врезался в воду и стремительно пошел на дно речное... И почему он был так слеп? — Прости... — притянув Мону обратно к себе, Донни принялся покрывать поцелуями ее салатовую мордашку, стремясь любым способом выразить ей свою вину. В его ласках не было лихорадочности — напротив, он целовал ее нежно, мягко, неторопливо, будто снимая губами невидимые горошины слез и старательно прогоняя выражение непередаваемой тоски с милого сердцу лица. Голос изобретателя, поначалу хриплый и сокрушенный, постепенно окреп, став более спокойным и уверенным. Продолжая гладить и целовать притихшую саламандру, он одновременно с этим настойчиво повторял: — Я никогда тебя не оставлю. Я никогда не брошу тебя одну. Тебе никогда не придется видеть мою смерть... Я больше никому не позволю нас разлучить. Никакой Рене, никакой Клан Фут не сможет забрать меня у тебя, и наоборот. Слышишь? Мы теперь одна команда. Вспомни, что я тебе говорил, — большие и сильные руки Донателло чуть сильнее стиснули виски Моны, приподняв ее лицо и заставив посмотреть прямиком в темно-серые глаза мутанта. — Чтобы ни случилось, я буду рядом, до тех самых пор, пока ты сама этого желаешь... просто помни об этом, — осторожное прикосновение одного лба к другому — старый жест, уже давно ставший им привычным. Жест, способный в одночасье развеять любые горести и тревоги. Донателло искренне надеялся, что он сработает и на этот раз. А иначе что еще могло помочь ему в такой непростой ситуации? Он был готов на что угодно, лишь бы только его подруга больше никогда и ничего не боялась. Закрыв глаза, Дон еще несколько раз коснулся поцелуями потеплевшего лица саламандры, а затем осторожно прижался к ее шероховатым, пересохшим от волнения губам. Может, хоть это сработает? Гений позволил девушке расслабленно прильнуть к его пластрону, а сам вновь принялся расслабляюще гладить и перебирать ее густые волосы, надеясь, что это поможет ей забыться. Их губы на краткое мгновение разлучились, но лишь затем, чтобы оба подростка слегка поменяли позу на более удобную и вновь потянулись друг к другу, возобновляя прерванную ласку...

— Это всего лишь сны, Мона. Просто страшные, глупые сны...

Если уж что-то сломалось — так почему бы и не сломаться всему остальному, верно?

Полностью увлеченный своим занятием, гений далеко не сразу обратил внимание на странное затишье, воцарившееся на чердаке, равно как и не заметил того, что все электричество вдруг резко куда-то пропало. Он был слишком поглощен их с Моной взаимной лаской, чтобы отвлекаться на подобные мелочи... И лишь когда сидевшая на его коленях саламандра неожиданно оборвала поцелуй, он все-таки соизволил приоткрыть затуманенные наслаждением глаза и вопросительно оглядеть погруженное во мрак помещение. Теперь единственным источником света для подростков оставалось большое круглое окно, служившее также парадным входом в потайное убежище Моны... Хорошо, что они не догадались задернуть штору перед тем, как устроиться на диване, а иначе бы совсем потерялись в кромешной тьме.

— Свет отключили, — тихо протянула ящерка, переводя отчасти растерянный, отчасти насмешливый взгляд на Донателло. Тот лишь негромко вздохнул в ответ: честно говоря, он ожидал чего-то подобного... Беда никогда не приходит одна, так, кажется, говорят? На самом деле, отключения электричества в этом районе были нередки, и пару раз Мона уже оставалась сидеть без света. Наверное, гению стоило задуматься об установке запасного генератора... Да, определенно, это была неплохая идея. Дон сделал очередную пометку у себя в голове, внеся новый пункт в длиннющий список предстоящих ему дел.

Все-таки, ох как непросто быть мастером на все руки...

Мона рядом с ним зашевелилась, что-то с досадой бурча себе под нос. Дон молчаливо проследил за тем, как она, поеживаясь от холода, выуживает руку из-под теплого пледа и осторожно подхватывает кружку с чаем; нежно-салатовая чешуя девушку бледно серебрилась в скудном свете луны. Наклонив голову, гений послушно отхлебнул еще горячий напиток, а затем поправил сбившееся покрывало, так, чтобы они с Моной вновь очутились в своеобразном коконе. При этом сам Дон предпочел откинуться панцирем на продавленную спинку дивана, давая саламандре возможность с относительным комфортом расположиться на его широкой, закованной в толстую костяную броню груди. Таким образом, лица подростков располагались в относительной близости друг от друга, и Мона, пользуясь этим, с ленивой ухмылкой рассматривала скрытую маской физиономию своего приятеля, едва ощутимо водя по ней острым коготком. Дон не оставался в долгу, с той же легкой усмешкой поглаживая ладонями щеки саламандры и время от времени осторожно убирая назад непокорные, упрямо выбивающиеся из ее отчасти разворошенной прически кудряшки. В эту минуту он казался большим, сытым и довольным жизнью котом.

— Для того, чтобы развести костер из мебели, нам нужно сначала разломать ее на части, — откликнулся он негромко, по-доброму улыбаясь расслабленной ящерке и, в то же время, хитро поблескивая глазами в темноте. — А мне что-то совсем не хочется никуда отсюда вставать... — пока Мона увлеченно дергала и перебирала концы его выцветшей пурпурной ленты, не то желая сплести из них подобие косички, не то просто развлекая себя игрой с рваной бахромой, Дон незаметно опустил руки ниже, на чуть вздернутые плечи девушку, мягко их пожав, а затем вовсе перевел их на стройную спинку Моны, ладонями разглаживая складки старой клетчатой рубашки. Однако, его возлюбленная уже успела как следует согреться, судя по том, что тепло ее тела чувствовалось даже сквозь плотную ткань одежды... А может, это близость изобретателя действовала на нее подобным образом? Непрошеные, но такие коварные мысли сами собой лезли в голову, и подросток все никак не мог от них отделаться... да и не очень-то к тому стремился, на самом деле. Слегка прищурившись, Дон в очередной раз скользнул взглядом по улыбающейся мордашке Моны. Ее глаза буквально светились в темноте, точно два больших желтых фонаря... или миниатюрных солнца. Сколько от них шло тепла — словами не передать.

— Какая же ты у меня красавица, — прошептал гений едва слышно, завороженно глядя на девушку снизу вверх и не скрывая охватившего его любовного дурмана. Даже в такой темнотище можно было увидеть, как щеки саламандры подернулись легким, смущенным румянце...  но взгляда Мона не отвела. Донателло осторожно приподнялся на локте, приняв полусидячее, полулежачее положение, отчего старенькие пружины под ним тихонько заскрипели, и медленно, точно боясь спугнуть, потянулся губами к лицу замершей в предвкушении студентки... да так и замер, услыхав характерный треск ломающейся диванной ножки. Неприлично громкий, буквально ударяющий по ушам и очень-очень близкий. Прежде, чем ребята успели хоть что-нибудь сообразить, вся конструкция под ними пришла в движение. Каким-то чудом, но мутанты смогли удержаться на продавленном сидении, крепко вцепившись друг в друга руками и ногами, однако бедный диван при этом так ужасно перекосило, что вся его задняя часть неожиданно ухнула в пустоту, и в итоге он с оглушительным "БАХ" повалился на бок, едва не проломив собой деревянные перекрытия. Передние ножки, впрочем, каким-то образом уцелели, так что, в результате, некогда стоящий ровно предмет мебели образовал почти идеальную букву "V", острие которой упиралось в пол. Оба подростка при этом очутились точно в углублении между спинкой и сидением — и, наверное, только благодаря этому отделались легким испугом.

В воздухе над ними кружилась медленно оседающая пыль...

— Ох, — только и смог сказать, а точнее, выдохнуть Донни. Он был с двух сторон зажат подушками; Мона Лиза по-прежнему лежала сверху, надежно удерживаемая в плотном кольце рук изобретателя; вдобавок, они оба окончательно запутались в пледе. Мда, неловко получилось... — Ты там цела?... — осведомился гений, разжимая объятия и тщетно пытаясь принять сидячее положение. Сомнений не оставалось — это его тяжелый панцирь сыграл с подростками свою злую шутку... Ему следовало подумать об этом, прежде, чем вообще садиться на эту чертову софу... Дождавшись, пока Мона чуть слезет с его груди и кое-как выпростав руки из-под одеяла, Дон, наконец-то, уселся и смущенно оглядел учиненный им погром. Вот ведь... Еще чуть ли не целую минуту ребята молчаливо разглядывали то, что осталось от их дивана, пытаясь оценить общий масштаб бедствия, а затем вновь шокировано уставились друг на друга. Видок у них был всклокоченный и донельзя растерянный. — Так... что ты там говорила насчет костерка? — наконец, неуверенно осведомился Донателло у своей подруги. Та ответила ему откровенно ошарашенным взглядом широко распахнутых от изумления глаз. Еще пару мгновений в комнате царила полная тишина...

А затем оба подростка совершенно неожиданно разразились громогласным гоготом.

— О, боже, — не в состоянии справится с охватившим его приступом бурного веселья, Донателло рухнул обратно на спину и театрально накрыл глаза ладонью. Его пластрон буквально сотрясался от вымученного, граничащего с истерическими всхлипами хохота. От смеха у изобретателя действительно проступили слезы на глазах, а он по-прежнему все никак не мог успокоиться. Все, что он мог сделать — это стараться ржать потише. Страшно представить, что могли подумать жильцы дома... К счастью, этажом ниже располагалось несколько пустых квартир, а иначе бы на чердак уже давным-давно нагрянули бы встревоженные, до смерти перепуганные соседи Моны. Последняя, к слову, тоже давилась смеха, тщетно силясь унять этот совершенно безумный порыв, но неизменно терпя сокрушительное фиаско — стоило ей умолкнуть на пару мгновений, как ее тут же вновь начинало распирать от фырканий и неконтролируемых смешков, что порождало новую волну хохота. Честно говоря, Дон не мог припомнить, когда они с Моной в последний раз так смеялись. Да и смеялись ли вообще! Наконец, приступ гомерического веселья начал постепенно сходить на нет, и, спустя несколько минут, ребята уже бессильно замерли в объятиях друг друга, время от времени сдавленно хихикая. Мышцы лица болели от перенапряжения, но даже это не могло согнать с них широченных, довольных улыбок.

— Все, я так не могу больше, — простонал гений, отнимая руку от лба и бессильно роняя ее рядом с Моной, прямиком на одну из сбившихся диванных подушек. — Если на нас сейчас упадет люстра, я просто умру.

Прохладная, перепончатая ладошка отчасти нежно, отчасти решительно зажала растянутые в широченной улыбке губы изобретателя, вынуждая того замолчать — но разве это могло хоть как-то остановить бешеное, неконтролируемое веселье, столь неожиданно охватившее обоих подростков? Короткие, хриплые смешки то и дело вырывались из груди пышноволосой мутантки, а огромные янтарные глаза прямо-таки лучились игривым задором, и, каким-то необъяснимым образом, все это делало саламандру еще привлекательнее, еще красивее, чем прежде. Донни невольно замер, насмешливо сузив свои собственные глаза, отчего видимая часть его физиономии привлекла на редкость хитрое, даже коварное выражение. Не закрывай его лицо когтистая лапка Моны, последняя смогла бы вволю полюбоваться на памятную щербину промеж верхних резцов умника... А так, именно Донателло сейчас наслаждался зрелищем взъерошенной, раскрасневшейся мутантки, с ухмылкой склонившей голову к расслабленно лежащему под ней пареньку. Сбившийся набок жесткий воротник рубашки слегка приоткрывал ее худенькое плечо, и пускай Дон уже не раз видел ее без одежды, в том числе и в обычной жизни, он все равно не мог не затаить дыхания при виде соблазнительной, наполовину обнаженной части тела саламандры. В горле неожиданно оказалось как-то подозрительно сухо, и черепашка невольно сглотнул, не сводя взгляда с лица Моны и все также задорно улыбаясь ей в ответ. На груди ощущалась приятная тяжесть от ее хвоста, и Донателло осторожно накрыл упомянутую конечность обеими ладонями. Его так и подмывало сгрести подругу в охапку и если не расцеловать, то хотя бы просто из-за всех сил прижать к груди, так, чтобы сполна окунуться в аромат ее растрепавшихся волос и насладиться жаром и мягкостью ее гибкого девичьего тела. Но прежде, чем он позволил себе это сделать, Мона с неожиданным проворством перекатилась через его пластрон и оказалась на противоположном краю дивана — том самом, что каким-то чудом все еще оставался цел. Ну... относительно. Несмотря на то, что уцелевшие ножки сильно подкосились и жалобно трещали от малейшего давления, они все-таки выдержали вес рассевшейся поверх мутантки. Дон незамедлительно уселся, пристально наблюдая за ее дальнейшими действиями; старые диванные пружины громко скрипнули, избавляясь от веса массивного панциря.

Она что, заигрывала с ним? Похоже на то.

— Апгрейд, значит, — протянул Дон, по-прежнему не сводя глаз с улыбающейся и чуточку ехидной мордашки Моны. Кажется, он уже начинал привыкать к этой необычной черте характера саламандры — та как будто бы нарочно испытывала терпение умника, а точнее, уровень его самообладания, в один миг превращаясь из осторожной и здравомыслящей скромницы в стремительное, непредсказуемое создание, готовое часами напролет играть с ним в салочки, дразня и завлекая, то подпуская ближе, то, наоборот, ускользая прочь из рук настигающего ее изобретателя... но, в конечном счете, все-таки позволяя ему настигнуть свою не в меру прыткую девушку. Это было уже что-то вроде особого ритуала, подготовки к чему-то гораздо бóльшему, до крайности необычному и сокровенному. Стоит, хотя бы, вспомнить, как они сломя голову носились по темному и дождливому парку, предварительно вымазав друг другу носы мороженым, или играли в прятки в тенистой рощице неподалеку от фермы семейства О'Нил, перед тем, как в обнимку плюхнуться в огромный стог сена на краю огромного, заросшего пшеницей поля...

Только вот, сегодня у Донателло не было никакого желания на то, чтобы гоняться за Моной по всему чердаку, ломая оставшуюся мебель и гремя лапами над головами у мирно спящих жителей дома. Девушка, сама о том не подозревая, умудрилась завести его не на шутку: а как еще он мог отреагировать на ее разметавшиеся по плечам волосы, часть из которых падала прямиком на небольшую, но соблазнительную грудь, нежно-желтая чешуя которой нет-нет, да выглядывала из-за краешка небрежно расстегнутого воротника рубашки, или на те донельзя интригующие позы, в которые Мона то и дело становилась, кажется, сама того не замечая? Гений весь подобрался, чувствуя, что если он сейчас упустит свой шанс — то ему придется пережить несколько долгих, изнурительных минут, прежде, чем эта коварная ящерка вновь окажется в его объятиях. План действий довольно быстро созрел в его голове, и даже не один, но, поразмыслив, Дон предпочел остановиться на самом простом из них. Как говорится, все гениальное... ну вы поняли. Еще несколько мгновений ребята внимательно смотрели друг другу в глаза — охотниц и добыча, маньяк и его жертва. Мона, должно быть, ожидала, что ее любимый в любой момент неожиданно сорвется со своего места и бросится вперед, попытавшись повалить ее при помощи какого-нибудь хитроумного приема, и была готова проявить все свои необыкновенные рефлексы, чтобы мгновенно увернуться от загребущих объятий умника и заставить его всей своей массой навалиться на опасно кренящийся край дивана. Только вот, Мона не учла одной маленькой, но безумно важной детали: для того, чтобы что-то сломать, вовсе необязательно было воздействовать на это напрямую. Донателло неожиданно расслабился, сделав вид, что он совсем не собирается подниматься со своего места. Физиономия его при этом приняла на удивление спокойное и как будто безучастное выражение; со стороны вполне могло показаться, что Дон решил пойти на попятную, не желая, однако, терять лица перед своей подругой, а потому усиленно делая вид, что эта игра ему даже не интересна.

— Знаешь, — начал он, уперев один кулак в поясницу, а второй рукой небрежно оперевшись о продавленные диванные подушки, так, словно они с Моной находились вовсе не на чердаке, а где-то в пабе, и Дон пытался подкатить к саламандре, используя барную стойку для того, чтобы принять как можно более скучающую и в то же время развязную позу. — Я тут подумал... — не успев договорить, Донателло еще больше надавил рукой на скрипящие пружины, осознанно перенеся на нее всю массу своего рослого, мускулистого тела и не менее тяжелого панциря. Естественно, и без того разломанная софа не смогла выдержать его веса, и ее ножки тотчас подломились, отчего накрененная часть сидения резко ушла куда-то вниз. Нехитрые расчеты изобретателя полностью оправдались: не ожидавшая ничего подобного Мона с глухим писком ухнула следом за своей опорой, колобком скатившись обратно в ложбинку между распрямившимися спинкой и сидением дивана... а точнее, прямиком в объятия триумфально ухмыляющего Донателло. Теперь девушка снова лежала на его широченном пластроне, уткнувшись носом в покрытое шрамами плечо мутанта и тщетно пытаясь осмыслить произошедшее. Дон позволил ей слегка приподняться, но даже не подумал отпускать саламандру от себя. Однако его рука немедленно обернулась вокруг талии бывшей студентки, слегка задрав выбившийся из-за пояса краешек мятой рубашки и согрев прикосновением обнажившуюся изумрудно-зеленую полосу на спине Моны. Другая же, в это время, безнаказанно поддела пальцами распахнутый воротник ящерицы, незаметно для нее самой расстегнув одну из верхних пуговиц и, таким образом, еще больше приоткрыв ее декольте.

— ...к черту апгрейд, — мягко рассмеявшись, шепнул Донни на самое ухо ошалевшей от такого поворота Моны Лизы. Не давая мутантке возможности как следует вдуматься в то щекотливое положение, в котором она теперь очутилась, стоя на четвереньках и с донельзя бесстыдным видом нависая над обнимающим ее гением, Дон плавно скользнул губами по салатовой чешуе вдоль обнаженной шеи подруги, пользуясь тем, что ее голова по-прежнему низко наклонена к его собственной. Спустившись к уже упомянутому узкому плечику Моны, высунувшемуся из-под клетчатой ткани рубашки, умник занялся тем, что принялся неторопливо ласкать его поцелуями, одновременно слегка надавливая рукой на изогнутую спинку девушки и крепче прижимая ту к себе. Закованный в толстую кость торс изобретателя плавно вздымался в такт его утяжелившемуся дыханию...

— Сегодня я хочу просто побыть с тобой...

Резкое, недовольное шипение, раздавшееся над самым уходом изобретателя, заставило его замереть, изумленно распахнув глаза и от неожиданности даже перестав ласкать губами обнаженную шейку возлюбленной. Вид у него был одновременно растерянный и недоуменный, но больше испуганный — совсем как у хулигана, застигнутого на месте преступления. Ну... в какой-то степени, так оно и было. Позволив девушке отстраниться, Дон с тревогой заглянул ей в глаза, словно бы вопрошая — что такое, я сделал тебе больно? Однако стоило его взору сместиться чуть ниже, на распахнутую грудь саламандры, и все сразу стало ясно как божий день.

— Ох, — только и смог сказать Дон, с широко распахнутыми глазами уставясь на оставленный пряжкой отпечаток — просто поразительно, насколько чувствительной была кожа, а точнее, чешуя, у его подруги... Умник уже не в первый раз обращал на это внимание. Да, от него не укрылось то, какие внушительные синяки порой оставляли его собственные грубые лапищи, когда он, увлекшись, чересчур сильно прижимал партнершу к себе. И вот, снова здорово — стоило ему слегка увлечься, как история повторилась. Донни торопливо уселся, позволяя Моне деловито расстегнуть его массивный ремень. — Прости, — шепнул он с виноватым видом, кладя ладони на ее бедра. Взгляд его против воли вновь сместился на пострадавший бюст саламандры, теперь уже совершенно открытый — и как тут устоять от соблазна? Плавно сместив обе руки выше по гибком торсу подруги, Донателло осторожно подхватил ими тяжелые, округлые груди и чуть сжал, стараясь быть как можно осторожнее. Голова мутанта склонилась ниже, упершись лбом в ключицу девушки, в то время как он сам с нежностью прильнул губами к медленно исчезающему отпечатку. Не прошло из нескольких секунд, как тот уже полностью растворился на светло-желтом фоне... а Донни все продолжал мерно ласкать ребра ящерки своими ласковыми, чуть влажными поцелуями, расслабляющими, поглаживающими движениями массируя ее чуть ноющие, не то от грубого соприкосновения с чужой амуницией, не то от возрастающего желания, груди. Наклонившись еще больше, Дон дразняще прихватил зубами один из едва различимых, но до ужаса чувствительных сосков ящерки — совсем не больно, но достаточно ощутимо, чтобы заставить ту негромко застонать от наслаждения. Словно бы извиняясь за столь постыдную ласку, механик тут же медленно провел языком по заострившемуся навершию груди и снова поцеловал, согревая ту своим разгоряченным дыханием. Ладони изобретателя снова опустились куда-то вниз, помогая Моне высвободиться из рукавов окончательно сползшей на бедра рубашки. Возбуждение, охватившее гения к тому моменту, стало настолько явным, что выражалось теперь уже не только в его действиях и затуманенном взгляде темно-серых глаз, но и в более чем ощутимом уплотнении на уровне паховых пластин — не нужно объяснять, что именно так сильно давило на них изнутри.

— Я постараюсь быть аккуратнее, — жарко шепнул, да нет, выдохнул черепашка, приподнимая лицо и таким образом на время отвлекаясь от манящей груди любимой. Теперь он вновь осыпал поцелуями словно бы ненароком подставленную Моной шею, одновременно с этим не глядя, но до крайности настойчиво расправляясь с ремешком на ее коротеньких шортах. — Скажи... если что-то... пойдет не так... — пробормотал Дон в кратких перерывах между ласками. В комнате, до того неприветливо холодной, становилось все жарче и душнее, но, наверное, это только так казалось... Мона слегка приподнялась на коленях, помогая юноше избавить ее от остатков одежды; мягко опрокинув саламандру спиной на пружинящие диванные подушки, мутант проворно стянул шорты с ее стройных, игриво приподнятых кверху ножек и отбросил вдруг резко ставший ненужным обрывок джинсовой ткани куда-то в темноту помещения. Теперь, когда девушка расслабленно лежала прямо под ним, Донателло уже не пытался скрыть охватившей его жажды. Взгляд черепашки пьяно скользил по ее обнаженному телу, в то время как он сам мягко оглаживал сухими и погорячевшими ладонями его манящие изгибы, стараясь не упустить из виду ни одного его участка; отливающая серебром в лунном свете чешуя вынуждала его затаить дыхание от желания и восторга.

И как после этого не утверждать, что она прекрасна?... Черт подери, ему казалось нереальным даже на мгновение представить, что отныне вся эта красота принадлежала лишь ему одному.

Но, тем не менее, так оно и было.

— Боже мой, — восхищенно улыбнулся Донни, на мгновение заглянув в смущенное личико своей возлюбленной. Та снова покраснела, но взгляда не отвела; в тот же миг что-то в очередной раз перевернулось внизу живота изобретателя, и тот, быстро наклонившись, буквально впился поцелуем в припухлые губы саламандры. Он мог осыпать ее комплиментами хоть всю ночь напролет, но этот жест был красноречивее любых слов... Еще бы — только так он мог сполна выразить свои эмоции и продемонстрировать Моне, как сильно та его возбуждала. Прикрыв глаза от удовольствия и слегка изогнувшись над распростертой под ним девушкой, Дон не глядя скользнул рукой вниз по ее вздрагивающему животу, пощекотав прикосновением чувствительный участок в районе бедер, а затем мягко раздвинул колени подруги, призывая ее открыться для последующих ласк. Пальцы изобретателя нежно коснулись промежности возлюбленной, несколько раз погладив ее набухшие от нетерпения интимные губы... а затем решительно толкнулись глубже, растягивая пульсирующий, истекающий влагой ход. — Расслабься, — прошептал гений, почувствовав, как резко она напряглась вокруг него — скорее, больше от неожиданности, чем от боли или дискомфорта. Мягкими толчками двигаясь внутри ее тела, Дон постарался расположить свою ладонь таким образом, чтобы ее основание мерно надавливало и поглаживало крохотную горошину клитора — по его представлениями, это должно было помочь Моне поскорее сбросить оцепенение и вдоволь насладиться нехитрой лаской. А чтобы ощущения были полными, Донателло вновь принялся целовать и дразняще покусывать ее обнаженные, обжигающе-горячие груди. Честно говоря, ощущения в его собственном паху уже давно стали нестерпимыми, но гений терпеливо ждал подходящего момента. К тому же, ему дико нравилось ласкать саламандру подобным образом, все больше и больше распаляя ее желание, не то желая довести ее до пика раньше времени, не то коварно дожидаясь, пока она сама попросит своего партнера перейти к более решительным действиям. Пальцы в ее лоне потихоньку начинали двигаться все быстрее и резче, настойчиво натирая собой влажные стенки и время от времени задевая небольшой, но до крайности восприимчивый участок в самой глубине напряженного девичьего тела. Издаваемые девушкой стоны ласкали слух, было видно, что Мона старалась сдерживать эти протяжные, неприлично громкие звуки, на что, кажется, уходила большая часть ее сил. Дон слабо, по-доброму усмехнулся, наблюдая за ее лицом.

— Ты слишком напряжена, — произнес он тихо, почти на уровне шепота, приблизив лицо к виску саламандры и чуть ли не уткнувшись носом в ее разметавшиеся локоны. Еще несколько резких, огрубевших толчков пальцами — и те неожиданно покидают распаленное женское естество, оставив после себя ноющее, почти болезненное ощущение, связанное скорее с резко оборвавшимся наслаждением, нежели с чем-то еще помимо этого. Тяжело дыша, Донателло одним проворным движением перевернул растерявшуюся девушку грудью на пружинящий матрас, а сам снова склонился над ней. Его губы жарко прошлись по обнаженным, зябко приподнятым плечам ящерки, несколько раз скользнули ниже по изогнутой спинке, порождая целый сонм мурашек, в то время как рука гения уже аккуратно отодвинула нервно бьющий по сторонам хвост саламандры, так, чтобы тот не мешал предстоящему вхождению. Эта позиция была новой для них обоих, но от того, кажется, еще больше возбуждающей, в особенности для тех, кто никогда не возражал против того, чтобы попробовать что-нибудь еще кроме давным-давно приевшейся миссионерской позы. Донателло спокойно, даже многообещающе улыбнулся, перехватив вопросительный и чуточку недоуменный взгляд Моны, брошенный на него поверх вздернутого плеча девушки.

— Не сдерживайся.

Мона нравилась ему любой.

Сонной. Ворчливой. Насмешливой. Задумчиво пялющейся в экран ноутбука, с обгрызенным карандашом в зубах. В настроении или без. С любимым розовым платком на шее; с "вороньим гнездом" на голове; в коротеньких, потертых джинсовых шортах. Полностью обнаженной, только-только выходящей из душа, с мокрыми непокорными прядями, налипшими на еще влажные плечи и грудь...

Абсолютно любой.

Но, пожалуй, он только что нашел еще один любимый ракурс.

Грубая, непомерно большая ладонь изобретателя неторопливо заскользила по спине саламандры, следуя за изумрудно-зеленой полосой, тонкой полоской начинающейся где-то у корней волос и широкой стрелой устремляющейся к бедрам, продолжающейся еще ниже, по всей длине гибкого змеиного хвоста. Осторожно убрав пышные локоны Моны, гений, таким образом, в очередной раз открыл для себя изящную линию шеи возлюбленной, столь ровную и манящую своей незатейливой, на первый взгляд, красотой. Донни даже наклонился чуть ниже, чтобы наградить этот плавный переход к плечам легким, почти воздушным поцелуем — и в тот же миг ощутил прикосновение горячей спинки девушки к жестким костяным пластинам на собственной груди. Да, именно что ощутил, хотя, казалось бы, как это возможно, с такой-то внушительной броней... Благодаря этой природной защите, Донателло почти не чувствовал осыпающихся на него ударов противника, в том числе и те, что наносились при помощи холодного или метательного оружия — хотя, разумеется, все это не проходило для него бесследно. Царапины, сколы, неровности и шероховатости, все эти отметины в изобилии покрывали его панцирь и пластрон, но их едва можно было сравнить с настоящими боевыми шрамами. Максимум, что его могло потревожить, так это неприятные ноющие ощущения под тем местом, куда пришелся удар противника, как от сильной гематомы, не более того. Так почему же эта грубая, нечувствительная поверхность так остро реагировала на любые прикосновения Моны, даже случайные? Пусть не так чутко, как кожа, но все же... У Дона аж дыхание перехватило, как только ящерка прижалась спинкой к его твердому как камень торсу, а давление внизу живота стало совсем уж невыносимым.

"Что же ты со мной творишь..." — деловитая возня Моны ни капли не улучшала ситуации, наоборот, лишь еще больше усугубляла ее. Замерев в сладостном предвкушении, гений молча проследил за тем, как его возлюбленная слегка подвинулась на скрипучем диванном сидении, расположившись таким образом, что ее пышные, обжигающе-горячие бедра бесстыдно вжались в его собственные, потревожив напряженный пах мутанта особо плотным соприкосновением с пышными ягодицами саламандры. Хвост немного мешался, но даже это не могло остановить неконтролируемой волны дрожи, пробежавшей по животу юноши — почти что настоящая судорога, правда, не такая сильная, но тоже весьма ощутимая.

И после этого она еще смела краснеть и скромно опускать взгляд в его присутствии... Да чтобы он еще хоть раз повелся на эти девичьи уловки!

— Сам попросишь быть потише, — было очень сложно представить, чтобы страсть Донателло распалилась еще больше прежнего, но стоило ему услышать это непривычно низкий, почти грудной шепоток Моны, как что-то внутри него опять нездорово запульсировало, стремясь поскорее вырваться на свободу и, наконец, слиться с этим прекрасным и гибким телом. Желание перерастало в откровенную похоть, и, признаться, гению было очень непросто сдерживать свои животные порывы. Перед глазами уже все плыло, а он все не торопился приступать к решительным действиям, не то продолжая дразнить лежащую под ним саламандру, не то просто опасаясь, что столь бешеный напор с его стороны не приведет ни к чему хорошему. Закрыв глаза от острого, граничащего с болью наслаждения, Донни накрыл ладонью узкую кисть любимой, вскользь прошедшейся вдоль его ребристого, костистого бока — и тут же нехотя отпустил, чувствуя, как Мона пытается принять более-менее устойчивое положение. Дон не глядя нашарил рукой одну из диванных подушек и рывком подтянул ту к себе, одновременно слегка приподнимаясь, чтобы дать Моне необходимое пространство. Это было ох как непросто, учитывая, что девушка уже успела деловито вцепиться в растрепанные концы его повязки, не желая отпускать своего умника слишком далеко от себя.

— Вот... подложи это под живот, так будет удобнее, — шепотом пояснил гений, с трудом находя подходящие слова. Язык заплетался, совсем как у пьяного; тем не менее, Донни помог Моне подсунуть подушку под себя, таким образом, чтобы не стоять все время на коленях, одновременно тесно вжимаясь в диван грудью и щекой. Теперь, когда девушке не приходилось думать о том, как бы сохранить равновесие под партнером и не дрожать от напряжения под его немаленьким весом, гений вновь прильнул торсом к изогнутой спинке Моны, позволяя ей в полной мере ощутить жар его сильного, накаченного тела. Он ведь обещал прибегнуть к первобытным методам согревания, не так ли? Дон несколько раз прикоснулся губами к обнаженному затылку ящерки, снимая скованность мышц и суставов; его широченные, сильные ладони вновь заскользили по бедрам и животику Моны, а затем одна из рук изобретателя спустилась еще ниже, подразнив массажем и без того влажную, скользкую от соков промежность девушки. В какой-то момент, на смену чутким и проворным пальцам юноши пришло кое-что другое, гораздо более крупное и горячее, затвердевшее от давнего желания — и это "что-то" с силой затерлось о приоткрытое женское естество Моны, торопясь проникнуть глубже. Одного плавного, уверенного нажима бедрами хватило, чтобы член Дона наполовину заполнил ждущее его лоно, растянув собой вздрагивающие, тесно сжимающие его стенки влагалища. Гений тихо, сдержанно вздохнул, уперевшись лбом в плечо саламандры и мысленно призывая себя не спешить с дальнейшими действиями.

— Все хорошо? — сбивчиво прошептал он, приоткрыв глаза и тревожно покосившись на лицо девушки — увы, то было отчасти скрыто от его взора, и умник не мог понять, что чувствовала сейчас его подруга: наслаждалась ли она происходящим в той же степени, что и он сам? Или, быть может, хмурилась и напряженно кусала губы, не успев толком расслабиться? Несмотря на свою тревогу (все-таки, он всегда старался сделать так, чтобы его любимой было хорошо и приятно, особенно в первые мгновения), Донни не мог удержаться от новых толчков бедрами: те как будто жили своей жизнью, работая в пока что еще неторопливом ритме и медленно, но верно позволяя ему проникнуть еще глубже, чем он был до этого. Пускай не сразу, постепенно, но все же... Только дождавшись утвердительного ответа на свой вопрос, подросток покрепче обхватил руками талию Моны, практически заключив ее в плотное кольцо объятий, и вновь прижался лбом к ее затылку, чувствуя, как все мысли постепенно улетучиваются, растворяются в сплошном потоке нарастающего экстаза. Немалую роль также играли ответные толчки саламандры: девушке явно не терпелось получить еще больше, еще сверх того, что уже давал ей изобретатель... Что ж, он совсем не возражал против того, чтобы немного ускориться и ослабить контроль над собственными действиями. Движения Донателло, поначалу сдержанные и плавные, стали заметно грубее: теперь он не боялся проникать в саламандру почти на полную длину своего члена, более сильно, более размашисто и уверенно. От каждого такого рывка, низ живота гения точно сводило от странного, но приятного и уже привычного ощущения: точно сладкая судорога или вроде того, причем с каждым разом напряжение лишь еще больше усиливалось, постепенно завладевая всем его телом... и не только. Хваленный гений Донателло медленно отступал куда-то на задний план, подавляемый куда более банальным, фактически звериным инстинктом, врожденной тягой к получению низменного удовольствия и, что уж таить, желанием продолжения рода. Хотя, конечно, сейчас Дон в последнюю очередь думал о том, чтобы завести детей: все было куда проще, он просто жаждал поскорее излиться в это потрясающее, гибко извивающееся под ним тело, и это стремление затмевало собой все остальное. Забывшись, Донни принялся увлеченно целовать и засасывать плечи и шею вскрикивающей под ним девушки, время от времени щекочуще скользя языком вдоль линии позвоночника, покусывая и дразня чувствительную чешую на лопатках саламандры. Дыхание мутанта становилось тяжелее и жарче, с каждой минутой, но он все еще не двигался в полную силу, из последних сил сдерживаясь, чтобы как можно дольше продлить это восхитительное действо. Он даже не замечал, с какой силой вдавливает ее в свой пластрон, неосознанно сжимая объятия и почти не оставляя свободного пространства между их телами.

Честно говоря, он вообще сомневался, что когда-либо сможет ее отпустить.