− Как ты, приятель? – после вежливого стука, к которому его невозможно было приучить до того случая, Микеланджело осторожно проходит внутрь лаборатории, ловко удерживая на кончиках пальцев внушительного диаметра поднос с исходящими паром пиалами, − Надеюсь, Лео еще не успел испортить тебе аппетит?
Полусидящий в постели Донателло кисло посмотрел на брата и со вздохом опустил руку с зажатой в ней книгой, без всякого почтения шлепая ту корешком вверх. С того дня он перестал заботиться о том, что может испортить издание небрежным обращением. Впрочем, с того дня характер Дона приобрел массу других скверных дополнений и со многими из них ничего нельзя было поделать. Проще закрывать глаза и смирно терпеть брюзжание брата, а так же время от времени проявляющиеся заскоки. В конце концов, сложно винить его в том, что он несколько изменился…. Любой бы изменился, случись с ним такое.
− Ох, понятно, - Майк старательно растягивает губы в примирительной улыбке, и Донни заметно смягчается, несколько расслабляя сурово нахмуренные брови, − Что он опять отколол? – без особого воодушевления спрашивает он, с шумом подкатывая высокий длинный стол для кровати, приспособленный специально для того, чтобы Донни мог с комфортом есть и работать на ноутбуке.
− Он…как обычно, - Дон отвел взгляд, предпочитая сверлить взглядом стену, пока младший брат расставляет на столе его завтрак. Он был сильно расстроен и по уже устоявшейся привычке выражал это преимущественно в гневе и раздраженном бубнеже. Лео не верил в него и в то, что он способен все исправить, и поэтому, только поэтому, регулярно заходил с утра пораньше в скромную обитель гения-инвалида и выносил ему мозг на тему бессмысленности работы над машиной времени. Донателло и сам ощущал, что погряз в своих бесполезных попытках нащупать ключевой принцип работы желанного устройства, но выслушивать ровные, отшлифованные, словно лезвия ниндзя-то, доводы брата решительно не желал, как и бросать саму идею, способную, на его взгляд, решить все их проблемы. Ведь все проблемы в семье только из-за него. Команда неполноценна, все их девайсы давно устарели и им приходится вести войну втроем. Все это вина Донни. Это ведь он немощный инвалид, с трудом способный поддерживать в рабочем состоянии те немногие свои изобретения, что успел собрать до того, как оказался парализован почти на 70%. Если бы только у него действовали хотя бы обе руки, а не одна. И зрение. Ох, если бы только тогда он посмотрел себе под ноги повнимательнее, он бы конечно, сумел избежать того несчастного случая…
«Тебе надо оставить эту затею, Донни. Ты гоняешься за миражом вместо того, чтобы решать настоящие, реальные проблемы нашего времени!» - голос Лео, как назло, вспомнился совсем не вовремя.
− Тц! – зло цыкает Дон сквозь зубы и просит Майка включить свет поярче.
− Ну, может, он не так уж и не прав, - неуверенно произносит Майк, бродя по комнате и включая дополнительные источники света, регулярно пополнявшиеся все большим количеством всевозможных ламп, торшеров, люстр и даже свечей. Зрение гения постепенно все сильнее угасает, и это было еще одним поводом становиться все несноснее и гневливее. В тот день взрыв повредил не только его конечности и таз, но и обжег роговицы глаз, вызвав после продолжительного лечения постепенное развитие бельма на обоих глазах. Чем больше становились области помутнений, тем больше требовалось света, чтобы хоть как-то разгонять его личную темноту и сносно видеть сквозь белесые завесы. И конечно, на тихую реплику Майка он яростно шипит, сгибая в ладони алюминиевую вилку, выходя из себя словно пубертатный подросток, на один лишь робкий намек на чужую правоту.
− Вот как?! Тебе-то конечно, и так неплохо живется, Майки, - ядовито зашипел гений, глядя своими бельмами на чуть сжавшегося от вины Микеланджело, - Можешь пойти туда, сделать какую-нибудь фигню здесь! И ничего не болит, все прекрасно! И зрение позволяет читать твои тупые комиксы хоть всю ночь напролет, верно? – на робкую попытку брата извиниться он в раздражении дернулся и вполне успешно метнул в него согнутую вилку. Не будь его ноги парализованы, а рука безжалостно искалечена и атрофирована, он бы, несомненно, как следует наподдал столу, стулу и всему до чего мог бы дотянуться. Искалеченный Дон чуткий и ранимый, каким прежде был Рафаэль, и легко впадает в буйство. Последний даже шутил, что и тут Донни его превзошел, но только когда между ним и гением была стена. Майк же, поймавший вилку лбом, в растерянности трет ссадину ладонью и осторожно пробирается через кучи проводов к надувшемуся в постели брату, с терпением сиделки прощая тому эту вспышку. Он бесконечно любил Донни и остро ему сочувствовал, но в глубине души так же, как и старшие братья, не смел надеяться, что страстные изыскания на протяжении десятки лет в итоге дадут реальные результаты. Первые годы может быть и верил, но время шло, состояние Дона только ухудшалось, а братья начинали подозревать, что не только тело пострадало, но и в какой-то степени, гениальный ум. Что Донни просто закоротило на навязчивой идее отмотать время вспять и все-все исправить. Хотелось бы верить, но ничего из того, что братья, Кожеголовый и О`Нил собрали по его чертежам, не работало. Никаких шансов, никаких перспектив. Но правильно ли Лео поступает, пытаясь донести до Донателло это горькую правду? Майк не знал уже, что он сам думает по этому поводу, но был уверен в одном – он должен сделать все возможное, чтобы спасти брата.
− Вовсе не «неплохо» мне живется, - хрипло пробормотал он, глядя на блеклое, почти серое лицо угрюмого Донателло. Он уже много лет не был снаружи и не дышал свежим воздухом, все необходимое получая капельно исключительно в своей лаборатории, превратившейся в палату с вечно спертым воздухом несмотря на всю сложную вентиляционную систему, - Не меньше твоего я хочу, чтобы все было по-прежнему, но, - Майк тяжело вздохнул, осознавая, что теперь гений не захочет с ним говорить, - Но ничего не получается, Донни, - будь он младше, на этом моменте определенно бы зазвенели слезы в его голосе. – Я, правда, жду этого, Донни, я очень хочу, чтобы ты поправился, я желаю этого всем сердцем, но..! – «но Лео прав, без личного участия в сборке ты не в состоянии понять, что делаешь не так!».
− Просто уйди, - глухо просит Дон, перебивая брата. Он хотел вовсе не «поправиться», а в принципе убрать собственную ошибку из истории. Но никто в него не верил. И ему оставалось верить лишь в себя. После яростной вспышки пришло уныние.
Когда на очередной старт-тест новой версии старого («замусоленного») проекта энтузиазм проявили только лишь Кожеголовый и Микеланджело, Донателло это нисколько не удивило и даже почти не раздосадовало. Ну, только лишь самую малость.
Пока Майк терпеливо стоит на площадке, в который раз уже играя роль «первоиспытателя» в ожидании, когда все снова обернется привычным провалом, Донни руководит КГ в раздраженном нетерпении, выставляя заново одну и ту же дату и повторяя одни и те же инструкции, что и всегда, которые младший мог бы и сам за него проговорить.
−…На пять часов от меня, через полтора метра – первая, вторая на шесть часов через три, помнишь, Майки? – Майки кивает, с трудом подавляя зевок. Он, конечно, помнит, но с трудом представляет, как ориентирование относительно Донателло поможет ему при гипотетическом попадании в то время. Ведь он не будет на месте Донни, он будет где-то. Если вообще будет, ведь чертова машина мало чем отличается от десятка своих предшественниц.
− Сейчас… готовься! – Донни командует странным голосом, взволнованным фальцетом, и шлепает по пульту. Майк прикрывает веки устало, заранее приобретая вид одновременно сочувствующий и даже немного виноватый – того гляди сойдет с площадки и двинется утешать гения. Но вместо этого пошатнулся от резкого, визжащего звука, вкручивающегося в ушные отверстия с упорством бешеной уховертки. Пол площадки раскалился, распахнув в страхе глаза мутант отшатнулся от круговорота цветных узоров и его затошнило. Мельком подумав, что его снова отравили чем-то футы, Микеланджело рухнул в обморок.
Пробуждение вышло на редкость приятным и оставляющим смутное ощущение какого-то огромного упущения. Словно где-то рядом идет война, а он наслаждается в тыле. Именно это чувство вынудило его резко подняться с примятой пшеницы и оглядеться по сторонам, словно сурикат. Сладкий сухой летний ветер загорода ласкал лицо и был настоящим наслаждением для того, кто последние годы только и делал, что дышал прогорклым воздухом умирающего города. Безмятежное синее небо и чудесное, золотистое, покачивающееся от порывов ласкового ветерка пшеничное поле. И вереницы солдат, стекающихся к находящемуся в центре поля зданию, подбираясь с тыла к одинокой фигуре черепахи неподалеку. Острое чувство дежавю буквально пронзило его насквозь. Замерев с болезненной гримасой на лице, он наблюдал, как шестнадцатилетний Донателло подносит руку к наушникам, закрепленным на голове, не замечая опасности и понимает, что, чёрт возьми, Донни сделал это! И его затея, наконец, удалась, а он стоит тут, как дурачок, совершенно ошалев от того, что действительно оказался в прошлом и это прошлое может того гляди снова стать настоящим.
И тогда он побежал, стремясь спасти, воспользоваться этим неожиданным шансом. Три метра позади Донни и полтора на полшага в сторону, как то так? Черт, это казалось совсем не так просто, как он думал, потому что когда он уже почти настиг его, чтобы предупредить, Дон делает шаги на 5 часов и не остается ничего другого как рванутся наперерез. Если все снова пойдет по тому же сценарию, как он посмотрит Дону в лицо по возвращению?
