А он-то думал — хуже быть не может.
Не имеет смысла даже пытаться описать эмоциональное состояние гения: на тот момент его попросту не было. Вообще. Все, что у него осталось, так это глухая, леденящая пустота в груди — и, пожалуй, больше ничего. Он даже не мог точно сказать, как долго он просидел в своей мастерской, подперев панцирем закрытую дверь и спрятав лицо в испачканных ладонях. Может, час, может, два, а может, всю ночь. Какая, к черту, разница. Он бы с удовольствием пробыл там до следующего вечера, никуда не выходя и ни с кем не контактируя, но... у него еще оставалась кое-какая работа. Братья были серьезно травмированы; слава богу, не смертельно, иначе бы он сразу же приступил к оказанию первой помощи. Тем не менее, он сомневался, что им удастся самостоятельно обработать полученные ранения. Все-таки, именно Донателло выполнял обязанности фельдшера в их маленьком семействе, несмотря на то, что он не был врачом по своему призванию. С усилием поднявшись с холодного, жесткого пола (затекшие конечности слушались с огромным трудом, да и усталость давала о себе знать), изобретатель вытащил аптечку и с ничего не выражающим лицом покинул темное помещение. Как выяснилось, его родные уже успели разбрестись по разным углам: оно и не удивительно, все они были страшно измотаны и, вдобавок, потрясены случившимся. Донателло молча оглядел пустующую гостиную, на несколько кратких мгновений задержав взгляд на двери, ведущей в крохотную каморку у лестницы — эту комнатку они отвели под спальню для Моны Лизы... Сейчас девушка должна была мирно лежать в своей постели, усыпленная тайно добавленным в стакан с водой снотворным, достаточно крепким, чтобы ее ничего не тревожило вплоть до самого утра. Ниньяра сторожила ее покой, в свою очередь, пристроившись на ночлег на диване перед телевизором: Донателло мог различить в темноте кончик ее пушистого хвоста, свесившийся с потрепанного подлокотника. Несколько долгих минут гений безмолвно вслушивался в ночную тишину, думая о чем-то своем, а затем на цыпочках двинулся в комнаты братьев. Толкнув первую попавшуюся ему дверь, Дон бдительно вгляделся в силуэт спящего (или притворяющегося спящим?) Микеланджело: кто-то из родных, быть может, Эйприл или мастер Сплинтер, уже перебинтовал ему руку, и теперь весельчак мирно сопел в обе дырочки, отвернувшись лицом к стенке. Что ж, не имело никакого смысла трогать свежую перевязь; тихонько прикрыв за собой дверь, Дон двинулся дальше. Следующей оказалась комната Рафаэля, и тут уж гений притормозил, не решаясь постучаться или украдкой заглянуть внутрь. Он знал, или думал, что знает, какой красочной могла быть реакция старшего брата на бледную, несчастную физиономию изобретателя, осмелившуюся сунуться к нему в берлогу в третьем часу ночи. Но стоило лишь на долю секунды представить тот ужасный порез, что отныне красовался на лице Рафа, чтобы вмиг перебороть все оставшиеся сомнения и сделать шаг через порог комнаты. Что-то явственно громыхнуло в темноте, и Дон на автомате выбросил вперед руки, перехватывая тяжелую штангу. Осторожно перекатив ее в сторонку, гений бесшумно проскользнул внутрь помещения и выпрямился, внимательно посмотрев на развалившегося в гамаке подростка. Тот что-то негромко ворчал себе под нос, вялыми, заторможенными движениями вырезая отверстия в длинной красной ленте, по всей видимости, недавно оторванной от старого куска материи — тот пыльной кучей валялся на полу, напоминая уродливое кровавое пятно. Дону потребовалось некоторое усилие, чтобы угомонить свою разбушевавшуюся фантазию и перевести взгляд обратно на Рафаэля. Тот выглядел усталым, да что там, полностью обессилевшим, и на его щеке влажно поблескивали насквозь пропитавшиеся кровью пластыри. Крохотная алая струйка затекла куда-то под голову мутанта, испачкав наволочку, но едва ли Раф это заметил. Здоровый глаз мутанта казался остекленевшим, а на грубой, мрачной физиономии застыла сдержанная гримаса боли. Донателло не стал отвечать на его невнятное бормотание. Приблизившись к гамаку, гений поставил ящик с медикаментами на стол, смахнув при этом пару увесистых журналов, и без лишних слов откинул металлическую крышку. Ну просто точь-в-точь работник скорой помощи — хмурый, неразговорчивый, сутки не спавший... не хватало только униформы.
— Лежи смирно, — тихо произнес он, подтаскивая стул и усаживаясь рядом с сонным "пациентом", — будет больно, — и, не дожидаясь реакции Рафа, юноша принялся с огромной осторожностью отдирать влажные пластыри, не забыв предварительно как следует протереть руки дезинфицирующими салфетками. Донателло старался действовать быстро и аккуратно, чтобы не тревожить кровоточащий рубец, но все же Рафаэлю пришлось выдержать несколько долгих мучительных минут, прежде, чем его рана вновь оказалась открытой для постороннего взора. При виде этого глубокого, рваного пореза, у Дона внутри в очередной раз все перевернулось и заледенело. Теперь он понимал, что испытывала Мона, когда, в свою очередь, латала изувеченное плечо друга... Рафаэлю в самом деле повезло сохранить глаз после такого удара. С трудом проглотив вставший поперек горла комок, Донателло слегка дрожащими руками вытащил из аптечки коробочку с медицинскими иглами и катушку блестящих шелковых ниток, после чего промокнул спиртом ватный тампон и вновь склонился над братом. Помешкал, обдумывая что-то, а затем вновь полез в аптечку — на сей раз уже за упаковкой одноразовых шприцов. Рафу не помешает что-нибудь более действенное, нежели простое обезболивающее в таблетках... Протерев ваткой сгиб мускулистой руки, Донателло не без труда сделал укол анестетика: его по-прежнему ощутимо трясло, так что было очень непросто прицелиться и ввести иглу в вену...
— Вот так, — едва слышно шепнул он, так тихо, что Рафаэль едва ли разобрал сказанное. Глупо, но сейчас Донни успокаивал вовсе не брата, а себя самого. Отложив шприц, он уперся ладонями в колени, терпеливо дожидаясь, пока лицо Рафа чуть-чуть разгладится. Только после этого умник вновь взял иголку в руки и склонился на уродливой раной. В какой-то степени, это занятие даже успокаивало: знай себе аккуратно вводи острие иглы в воспаленную кожу и стягивай края раны друг с другом... Если бы только Дону хотя бы на краткое мгновение удалось позабыть о том, что он зашивал родного брата. Пальцы по-прежнему тряслись, но юноша старательно подавлял эту нервную дрожь, по возможности твердо направляя собственную руку и не допуская, чтобы игла вонзалась дальше или ближе положенного участка. Наконец, с неприятной процедурой было покончено, и гений устало отложил инструмент в сторонку, не забыв как следует затянуть тонкую нить.
— Готово, — с облегчением выдохнул он, отрезая внушительный кусок марли и складывая его в несколько слоев. Получившийся ровный белый квадрат лег поверх шва, полностью закрывая глаз Рафаэля. Зафиксировав его при помощи свежих пластырей, Дон приступил к оставшимся ссадинам и порезам — у саеносца уже явно не оставалось сил разобраться с ними лично. Заметив крупную царапину на чужом бицепсе, Донателло, недолго думая, приподнял руку брата... и тут же замер, осознав, что причинил Рафу боль. Иначе бы с чего ему так дергаться и рычать сквозь крепко сомкнутые челюсти? Взгляд умника стал по-настоящему тревожным. Ничего не говоря, он вновь осторожно дотронулся напряженного предплечья брата. Шероховатая ладонь бережно скользнула выше по руке, отыскивая поврежденный участок: мозолистые пальцы едва ощутимо нажимали на прохладную, покрытую нездоровой испариной кожу, исследуя каждый сантиметр чужого тела, до тех пор, пока не достигли ключицы. Брови сами собой сошлись на переносице, прочертив глубокую складку на лбу изобретателя. Похоже, трещина... или даже перелом. Почему он, черт возьми, не сказал?...
— Держи руку прижатой к груди, — скомандовал Дон негромко, наклоняясь и подхватывая брошенную под гамаком тряпицу. Пропустив ее край под панцирем брата и закрепив на манер фиксирующей перевязи, мутант убедился, что рука Рафа отныне находится в неподвижном состоянии, после чего отвернулся и устало потер переносицу. Голос его звучал немного глухо, большей частью из-за перекрывающей рот ладони. — Какое-то время придется походить так. Это самое большее, что я могу сделать... перелом срастется сам, если ты не будешь его тревожить, — добавил он, уже окончательно пряча лицо в ладони. Ему было очень непросто видеть Рафаэля таким. Притихшим, обессиленным, неспособным даже просто дать ему в глаз. А все из-за кого? Верно. Теперь Донателло даже не пытался справиться с охватившим его ознобом. Это была отнюдь не лихорадка... скорее уж, нервное потрясение. Настолько сильное, что у него просто не было сил держать себя в руках. Какое-то время, Донни просто молча прижимал пальцы к глазам, с такой силой давя на веки, что под ними расплывались яркие огненные круги. Спокойно... не хватало только окончательно впасть в истерику. Это было бы слишком...
— Я не хотел, чтобы все так вышло, — еле выдавил он из себя, по-прежнему не глядя на старшего брата. — Я не хотел, чтобы кто-нибудь из вас пострадал... я не хотел этого, Раф. Что мне теперь делать?...

В последнее время, их с Рафом взаимоотношения ни в коем случае нельзя было назвать ровными. Собственно, они никогда и не были идеальными. Характеры братьев слишком сильно отличались, что зачастую становилось поводом для ссор и мелких бытовых споров. Что Рафаэль, что сам Донателло — они оба находили друг в друге множество недостатков, но со временем подросткам наскучило перечислять их при каждой удобной возможности, и даже сверх того: они научились с ними мириться. Но сейчас... сейчас Дон ощущал себя чужим по отношению к Рафу. Саеносец только и делал, что критиковал поступки изобретателя, сознательно игнорируя любые логические доводы в пользу такого поведения. Сам Донателло очень скоро начал игнорировать эти резкие замечания, предпочитая пропускать их мимо ушей, подобно тому, как это делал Раф. В итоге, братья просто-напросто перестали друг друга слышать. А ведь при желании они могли бы спокойно обо всем поговорить, но почему-то не делали этого. И вот, сидя напротив Рафаэля и чувствуя на себе его тяжелый, напряженный взгляд, Донателло неожиданно осознал, чего ему не хватало все это время. Речь шла вовсе не о сочувствии, или жалости, как мог подумать Раф. Дон просто хотел, чтобы брат его выслушал и понял. Вот почему он пришел к нему в комнату посреди ночи. Не к Лео, не к сэнсэю, которые, вроде бы, всегда были готовы оказать ему моральную поддержку, даже в такое позднее время... Он пришел именно к Рафаэлю. Хотя, конечно, это была глупая затея: брат изначально не выглядел настроенным на откровенный разговор по душам, что было совсем неудивительно, если учесть, что он едва не погиб этим вечером — а все по вине изобретателя. И пока Донателло осматривал, обрабатывал, зашивал и перевязывал его раны, Рафаэль неустанно шипел и ворчал, совсем как сердитый дворовый кот, каким-то чудом попавший на прием к ветеринару. Честно говоря, Дон был заранее готов к тому, что Раф просто-напросто обложит его трехэтажным матом и пинком вышвырнет из своей комнаты, лишь стоит гению хоть на мгновение распустить нюни в его присутствии.
Но... ничего подобного так и не случилось.
Короткий, едва слышный вздох и последовавшая за ним команда заставили гения озадаченно приподнять голову. В его потускневшем, усталом взгляде на миг промелькнуло удивление, но он так и не успел ничего спросить: поднявшись, Рафаэль без лишних слов покинул помещение, оставив брата в одиночестве сидеть посреди темной комнаты. Что ж... наверно, следовало его послушать. Что еще оставалось делать в такой ситуации? Вновь опустив голову, Дон понуро уставился куда-то себе под ноги, молчаливо ожидая, пока Раф вернется и... даст ему совет? Да, похоже на то. Уже тот факт, что саеносец не стал выгонять его в коридор, говорил о многом. Ну... как минимум о том, что темперамент настроен на более-менее спокойную беседу. Дон отрешенно потер рукой исцарапанную щеку и ненадолго о чем-то задумался, пока тихие шаги брата вновь не привлекли его внимания. Приблизившись к умнику, Раф без лишних слов вручил ему какой-то темный предмет, на ощупь оказавшийся ледяной банкой с газировкой. Донателло растерянно повертел ее в руках, как будто не зная, что делать дальше. Раф тем временем уже опустился в гамак, на удивление проворно щелкнув открывашкой — напиток немедленно зашипел и запузырился, распространяя приторно-сладкий запах. Дон последовал чужому примеру, но пить не стал, по-прежнему удерживая банку у себя на коленях. Остывший металл приятно холодил кожу, даруя какое-то странное умиротворение. Помешкав, Донателло поднял газировку на уровень глаз и с наслаждением прижал к своему лбу, как раз к тому месту, где расплывался один из полученных в бою синяков.
— Я не знаю, что тебе делать, — прямо говорит Раф, и Дон слегка приподнимает отяжелевшие от усталости веки, молча взглянув на брата со своего места. — Ты как бы должен быть счастлив, что ОНА дома. Не бывает идеальных планов, а мы еще легко отделались, — спорное утверждение. Дон, не удержавшись, издал тихий, сиплый хмык, в котором отчетливо прозвучала злая ирония.
— Легко? — эхом отозвался он, облизав пересохшие губы. — Лизард чуть не лишил тебя зрения и сломал тебе ключицу... будь ты менее удачлив — он бы просто вскрыл тебе череп у нас на глазах, и мы... я... ничего не смог бы сделать, — отняв слегка нагревшуюся банку от лица, Дон, наконец-то, сделал глубокий глоток. Ледяная жидкость больно обожгла пищевод, зашипела на поверхности языка... Черепашка со злостью опустил руку, стараясь смотреть куда угодно, но только не на Рафаэля.
— Случившееся с вами... с тобой, — продолжил он все также сухо и зло, — целиком на моей совести. И дело даже не в том, что я потащил вас за этим чертовым маузером... точнее, не только в этом. Это ведь из-за меня Лизард приобрел свою сверхсилу. Это я выплеснул на него мутаген, понимаешь? Я своими руками создал нам смертельного врага. Но... — плечи изобретателя, до того напряженные, неожиданно поникли. Теперь уже без малейшей эмоции, Дон просто взирал на помявшуюся банку в собственных руках: он так крепко стиснул ее в порыве самобичевания, что едва не вылил весь напиток себе на колени. — ...до сегодняшнего дня я думал, что смогу это исправить. Что смогу выручить Мону и создать антидот, основываясь на ее знаниях и опыте — и, как следствие, превратить Лизарда обратно в человека. Но он оказался умнее меня... И теперь я понятия не имею, с чего начать. Все просто... пошло насмарку? Все мои труды, старания, надежды... вообще всё. Какой-то замкнутый круг, — сделав еще один сдержанный глоток, Дон с донельзя мрачным видом отставил банку прочь и обхватил голову руками. Он вовсе не желал показаться каким-то слабаком... и уж тем более вызвать жалость Рафаэля. Донателло мог бы и дальше жаловаться на свою никчемную судьбу, но саеносец явно ждал от него чего-то иного. Каких-то других слов, которые могли бы убедить его в том, что у их семьи еще остается резон помогать совершенно незнакомой саламандре... Что ж, вполне справедливое требование. Дон еще немного посидел в позе отчаявшегося мыслителя, после чего вновь вскинул голову, уперев подбородок в сплетенные перед собой пальцы и сосредоточенно нахмурившись.
— Теперь, когда Мона обо всем забыла, мне предстоит возобновить исследования в одиночку... Я не знаю, сколько времени у меня понадобится на создание исцеляющей сыворотки. Я знаю только, что Моне ни в коем случае нельзя возвращаться к Лизарду — этот ублюдок наверняка заставлял ее работать у себя в лаборатории. Если они продолжат работу вместе, то смогут воссоздать мутагенную формулу, и тогда тысячи, быть может, даже сотни тысяч, а то и миллионы людей... все они станут точно такими же мутантами, как и мы, и черт его знает, что тогда случится, — на этих словах, Дон утомленно потер пальцами переносицу. — Мастер Сплинтер всегда говорил, что мы все несем ответственность за наши поступки... я просто хочу исправить собственные ошибки, понимаешь? И дело вовсе не в том, что я потерял разум и... — Донни неожиданно запнулся, осознавая, как трудно ему произнести вслух те слова, что он намеревался сказать Рафаэлю. Перед внутренним взором в очередной раз предстало белое, искаженное от ярости и страха лицо саламандры, в тот момент, когда она отталкивала от себя руки гения и требовала, чтобы черепашки немедленно вернули ее к доктору Рене. Вполне возможно, он еще долго будет видеть эту сцену в своих кошмарных снах... Никогда прежде он не испытывал такого страшного отчаяния, как этой ночью. Если бы не Раф — он бы, наверно, просто сошел с ума. Закрыв глаза, Донателло постарался снова взять себя в руки. И это ему почти что удалось. По крайней мере, голос его звучал ровно и сдержанно: — ...я хотел сказать, дело не только в этом. Ты не должен думать, что все мои мысли крутятся исключительно вокруг Моны. Вы — моя семья, другой у меня не будет. Я осознаю это. И постараюсь больше никого не подводить. Это... только мое дело, верно? Значит, и разбираться с ним я должен сам. Больше никаких битв с Лизардом... — уже гораздо тише закончил он, поднимаясь со стула и бросая странный взгляд на устроившегося в гамаке саеносца. Его внимание на мгновение снова заострилось на импровизированной повязке, затем — на поврежденном, закрытом марлей глазе брата. Сколько бы Рафаэль не рычал о том, чтобы умник не смел смотреть на него таким взглядом... сколько бы не грозился порвать ему лицо при одном только намеке на жалость...
Только вот, это была вовсе не жалость. Это была вина. Вина за все то, что его родным пришлось пережить за последние две недели... В самом деле — хватит уже с них. Это только его дело. Дон как-то обессиленно уставился на собственные руки, испачканные кровью брата. Сжал кулаки. Глубоко вздохнул. Спокойнее...
— Все, чего я прошу — позволить Моне остаться у нас еще на неделю-другую. За это время я постараюсь подыскать для нее временное убежище. Не знаю, как и где... но я что-нибудь придумаю. Хорошо?

Да, Рафаэль был прав, просто чертовски прав. Дон понятия не имел, как у него до сих пор не надломился хребет от столь тяжелой ноши, которую он так уверенно взвалил на собственные плечи. Но, на минуточку, а если бы его вновь поставили перед таким простым, на первый взгляд, выбором — помогать Моне или нет, — стал бы он менять свое решение? Донателло часто возвращался мыслями к тому моменту, когда они с саламандрой впервые столкнулись у двери косметического склада, на котором хранилась опасная партия мутагена. Тогда он, не задумываясь, поверил ее словам и согласился взломать замок... хотя нет, он не соглашался на это. Он сам предложил ей свою помощь. Каковы были его мотивы? Ну, в первую очередь, Дон, конечно же, тревожился за судьбы ни в чем неповинных людей, хотя последние едва ли стали бы беспокоиться за жизнь какого-то нелепого, уродливого мутанта из Нью-Йоркских подземелий... В этом заключалось его главное достоинство, которое одновременно являлось и его основным недостатком: Донателло был готов не задумываясь подставить панцирь под удар ради незнакомых ему личностей, если ощущал угрожающую им смертельную опасность. Разумеется, это не было слепой отвагой, юноша всегда старался быть очень осторожным и как следует продумывать последствия своих действий... Вдобавок, он не был столь доверчив, как, скажем, Микеланджело, или наивен, как Леонардо. Да, у их лидера тоже зачастую переклинивало в голове на базе излюбленного Кодекса Бусидо, и порой его взгляды на окружающую реальность казались чересчур... правильными? То же самое можно было сказать и о Донателло, но последний все-таки был гораздо более скептичен по своей натуре. Так с чего бы он, весь такой умный и предусмотрительный, повелся на красивые лимонные глазки Моны Лизы и вляпался в настолько дерьмовую авантюру с участием психованного мутанта, чернокожего маньяка-изобретателя и целой ватаги агрессивно настроенных воинов-ниндзя? Дон никак не мог найти ответа на этот вопрос. Да и стоило ли... Все равно пути назад уже не было. И черепашка был готов нести свой тяжкий груз до победного конца, пускай даже в полном одиночестве. За последние две недели он уже потерял всякую надежду достучаться до Рафаэля и заручиться его поддержкой, и по этой причине гений даже не сразу понял, к чему тот клонит. Замерев посреди комнаты, Донни с недоуменным, до крайности напряженным выражением уставился на искаженную физиономию старшего брата, пытаясь осознать, чего ради тот опять вопит на все убежище, рискуя перебудить спящее семейство. Он что, так сильно жаждал отомстить Лизарду? Нет, это его стремление было совершенно естественно и понятно, но...
— Я не предлагаю тебе все забыть, Раф, — тихо и раздраженно прошипел Дон в ответ на первые реплики саеносца. Тычок в пластрон был достаточно грубым и даже агрессивным, в привычной для Рафаэля манере, но Донателло даже внимания на него не обратил — отступив на полшага назад, он сурово сдвинул брови на переносице и вскинул ладонь, неосознанно жестикулируя: явный признак того, что его самоконтроль находится на пределе. — Но то, что случилось с нами сегодня вечером, перешло всякие границы. Я больше не хочу видеть ваши раны. Я больше не хочу накладывать тебе швы! Я это начал — я и закончу, и вам с Лео и Майком больше не придется соваться в это дерь... — он так и не договорил: кулак Рафа неслабо прилетел ему в плечо, вынуждая заткнуться и еще немного попятиться. Вот так всегда: пытаешься сказать что-то очень важное, а этот черепахов сын даже не пытается тебя выслушать!
— Можно подумать, мне пришлют замену брату-гению, если с тобой что-то случиться, — выразительно фыркнул Рафаэль в ответ, подобно сердитому зверю метаясь взад-вперед по комнате, ну точь-в-точь голодный тигр за прутьями клетки в зоопарке. Дон пристально следил за его перемещениями, в свою очередь, не двигаясь с места и только угрюмо сверкая глазами в ответ. Ох, как многое ему хотелось проорать в ответ — и что он-то, в отличие от того же Рафаэля, никогда не пытался ни от кого отстраниться, и что никто из них даже не почесался бы, окажись он вдруг на месте умника... Вон, Раф даже сейчас не мог осознать всю глубину той задницы, в которой грозил оказаться привычный им мир... ну ладно, не такой уж привычный им мир, если бы только у Лизарда получилось воссоздать мутагенную сыворотку и продать ее кому-нибудь из "верхов". Это была бы самая настоящая катастрофа планетарного масштаба, и виноваты в ней были бы угадайте кто? Правильно, Мона с Донателло. Но самый внушительный довод заключался в одной-единственной реплике, неосторожно брошенной самим Рафаэлем в пылу недавней перебранки — Дон бесполезен. Каждый член их маленькой команды приносил какую-то пользу в бою: Лео отдавал приказы и продумывал стратегию, Рафаэль давил противника силой и агрессией, Майки снимал напряжение и играл роль отвлекающего маневра... На что был годен Донателло? Сам умник пока что не мог найти ответа на данный вопрос. По его мнению, их команда вполне могла обойтись без такого слабака, как Дон, вылетающего из любой схватки чуть ли не в первую же ее минуту. И мутант уже был готов сказать это вслух, но вовремя сдержался, соображая, что подобное утверждение лишь окончательно взбесит старшего брата. Вдобавок, в глубине души изобретателя все еще раненным зверем копошилась его гордость. Признавая самого себя слабым и бесполезным, он, тем не менее, не терял надежды равно или поздно оказаться на одном уровне с братьями. Этот особенно жирный его таракан должен был тихо сидеть в углу и не отсвечивать... хватало и других, поменьше. Еще немного посверлив Рафа донельзя негодующим взглядом, Донателло, наконец, опустил глаза и устало покачал головой в ответ. Что толку вопить и махать кулаками? Рафаэль не желал ему зла... и говорил очень правильные вещи, по крайней мере, из того, что касалось единства их команды. Черепашки и вправду вели себя так, будто это вовсе не они десять лет кряду тренировались плечом и плечу, делясь своими планами и мечтами в предвестии того момента, когда они все смогут первый раз выбраться на поверхность... И вновь Донателло чувствовал себя ответственным за этот неожиданный разлад. Отчасти — как ни крути, а с его стороны было бы слишком глупо и самонадеянно брать на себя вину за всех сразу. В конце концов, братья могли бы и сами подсуетиться, а не ворчать сутками, неделями напролет, или капать ядом на каждое действие умника, а то и вовсе упрекать его за отсутствие четкого плана действий. Но что толку держать злость? Все они пережили немало потрясений... не в меньшей степени, чем сам он. Вполне возможно, они тоже считали себя бесполезными... или даже откровенно беспомощными. Юноша ни в чем их не винил. Напротив, он бы с радостью забыл все недавние распри, если бы только они сделал еще один небольшой шаг ему навстречу...
Неожиданное прикосновение к исцарапанному пластрону заставило его нервно вздрогнуть: он уже как привык к тому, что Рафаэль постоянно пытается его ударить, и столь простое касание сильно его удивило. Подняв лицо, Дон неотрывно уставился в янтарные глаза брата, молчаливо слушая.
— Мастер Сплинтер еще говорит, что у каждого воина свой путь. И я думаю, что когда-нибудь мы все выберем свой... Но сейчас – позволь помочь тебе, — как же непривычно было слышать подобные слова от Рафаэля! Саеносец все это время был его основным оппонентом, яростно отрицавшим любую попытку Моны сблизиться с их семейством, так что же с ним вдруг стало? Дон изумленно моргнул, все еще не веря собственным ушам. Глаза медленно заволокло влажной пеленой, из-за чего темный силуэт Рафа помутнел и начал сильно расплываться — это что, слезы?... Да, похоже, Донателло был готов в любой момент разрыдаться, точно какая-то плаксивая, не в меру сентиментальная барышня. Напряжение последних дней вновь начинало сказываться на его психике, с такой силой, что у мутанта дрожали колени и стоял тугой комок в горле, мешающий выдавить хоть слово в ответ. Не желая, чтобы Рафаэль и дальше видел его слабость, Донни просто низко опустил голову, свесив подбородок на грудь... и неожиданно устало уперся лбом в чужой пластрон, даже не побоявшись возможного тумака со стороны обозленного Рафаэля. Вот уж кто терпеть не мог, когда к нему лезли с объятиями! Но сейчас Дон чувствовал себя настолько уставшим и обессиленным, что ему не пришлось даже складываться в три погибели, чтобы ткнуться рожей в мощные костяные пластины на груди саеносца, который, пардон, капельку уступал гению в росте. Стоя вот так, сгорбившись и крепко зажмурив глаза, Дон старался больше вообще ни о чем не думать, так как чувствовал, что еще немного — и его голова просто расколется на части от слишком большого количества тяжелых мыслей и негативных эмоций. В ушах странно гудело, и, кажется, юноша вновь и вновь слышал пронзительный, гневный вопль Моны Лизы, с ненавистью отталкивающей изобретателя прочь — не трогай меня! Черт подери, где же ты был раньше, Рафи?! Почему ты сдался лишь сейчас, когда твой брат и вправду готов треснуть по шву, не выдержав душевного потрясения?... Почему только сейчас...
Не слишком много ли ты на себя взвалил, Донателло?

Если бы Донателло не был так подавлен и обессилен в тот сокровенный момент, когда позволил себе нарушить возведенные братом границы дозволенного, он бы непременно позабавился тому выражению, что застыло на физиономии донельзя смущенного Рафа. Они и в детстве-то не особо тискались, что уж говорить про более поздний период в их жизни...
— Ну… это… ты там не рыдаешь? — ха, ха. Очень смешно, Рафи. Дон уныло покачал головой в ответ, и со стороны это выглядело так, будто он бодает саеносца в здоровое плечо. У него уже просто не было сил что-либо отвечать, да и зачем? Рафаэль прекрасно все понял сам. Все же, он не настолько бесчувственная скотина, какой пытался показаться окружающим, считая, что так ведут себя настоящие брутальные мужики... ну, или черепашки. Донни понятия не имел, откуда в старшем брате возникало стремление быть таким грубым и циничным на вид — сам он так не умел, да и не хотел. Что-то неловко прикоснулось к его плечу, и Дону даже не пришлось открывать глаз, чтобы подтвердить собственную догадку. Какое-то время братья просто молча стояли друг напротив друга, не двигаясь и не пытаясь нарушить неловкое молчание, столь неожиданно повисшее между ними. Донателло как будто не собирался отстраняться, чем, вероятно, доставлял немало неудобства Рафаэлю: умник тщетно пытался собрать себя в кучку и слепить из нее что-нибудь более-менее прочное, лишь бы вновь не растечься в безвольную лужицу. Над ухом раздался приглушенный кашель — терпение Рафа явно подходило к концу.
— Ты пойми, — неуклюже проворчал он, ощутимо нажимая ладонью на поникшее плечо брата и ненавязчиво отстраняя того прочь — Дон повиновался этому движению и молчаливо откинулся назад, по-прежнему тоскливо глядя куда-то им под ноги, — я же не против тебя. И великой цели спасти мир, — из его груди вырывается сдержанный смешок. — С другой стороны у тебя не такой уж и большой выбор в плане помощников, кто еще захочет сотрудничать с гигантской занудой-черепахой?
"Да иди ты в панцирь," — беззлобно подумал Донателло. Слова брата заставили его слегка взбодриться, и это было заметно по глазам гения — теперь они смотрели куда более спокойно, пускай и с прежней усталостью. Еще несколько мгновений подростки просто молча переглядываются, после чего Дон криво улыбается в ответ. Ему все-таки удалось взять себя в руки... Настолько, что он больше не собирался виснуть на пластроне саеносца, строя из себя мирового страдальца. Хотя, конечно, оставаться одному ему сейчас тоже не хотелось. Донателло знал, что стоит ему оказаться в своей комнате или мастерской — и все негативные мысли вновь накроют его с головой, причем с еще более страшной силой. Но Раф не мог утешать его всю ночь напролет: ему требовался отдых и время на то, чтобы самому тщательно все обдумать. Дон прекрасно это осознавал, а потому покорно развернулся обратно к дверям, намереваясь оставить брата в покое. Рафаэль отчего-то не стал ложиться в гамак, решив проводить изобретателя до порога комнаты. Донни буквально кожей чувствовал его тяжелый взгляд на собственном затылке: похоже, что младший братец предоставил ему немало пищи для последующих размышлений...
— Хей, — Дон остановился, вопросительно глянув на Рафа через плечо. Тот, впрочем, смотрел куда-то мимо, кажется, в противоположную стену, и на его порезанной морде застыло какое-то странное, напряженное выражение. Как обычно, он старался казаться невозмутимым, даже бесстрастным, но удавалось это с большим трудом. — Ляпнешь что-нибудь лидеру или дуралею…. Ну ты понял, — в ответ Донателло адресовал ему слабую, ироничную усмешку. Неужели Раф ожидал, что умник станет трепаться по поводу того, как он чуть было не залил слезами пластрон саеносца? Конечно, момент был ужасно трогательный, но Дон скорее уж сожрет целое ведро васаби, ничем не запивая, нежели расскажет об этом Майку или Леонардо. Мутант уже хотел было отвернуться и толкнуть дверь собственной комнаты, но Рафаэль снова его остановил. Донателло так и застыл, крепко сжав дверную ручку и не веря собственным ушам — Раф все-таки сказал это... Что-то нервно, подозрительно сжалось под грудным пластроном, и Дон как-то смущенно оглянулся на захлопнувшуюся позади дверь. Мог ли его брат читать чужие мысли? Да нет, конечно же, нет... Скорее уж, он и вправду сожалел о своих неосторожных словах, сказанных в пылу ссоры. Подумать только... Эта крохотная, но необычайно важная деталь грозила стать последней каплей, рискующей опрокинуть и без того тяжелый чан мыслей. Еще немного проторчав на одном месте и как следует остудив гудящий лоб о прохладный дверной косяк, Дон, наконец-то, скрылся в темноте собственной комнаты, и подземелье вновь погрузилось в тревожную, давящую тишину, нарушаемые ну разве что глухим посапыванием спавших мутантов. Уже лежа в своей кровати, Донателло как-то отрешенно вслушивался в эти тихие звуки, размышляя о том, что этой ночью убежище, возможно, могло бы опустеть наполовину.
Все-таки, как бы Рафаэль ни пытался переубедить своего упрямого брата, как бы сам Донателло ни соглашался с его доводами... он просто больше не мог так сильно рисковать чужими жизнями. Сегодняшний вечер должен был стать последним в своем роде. Разумеется, Донни осознавал, что кроме Лизарда у черепашек найдутся и другие враги, но... этот случай был особенным. Этого врага он создал своими собственными руками. И победить его он должен был своими силами... пускай пока что Дон даже представления не имел, каким образом. Но он был уверен, что ответ придет к нему... со временем. Доктор Рене не останется безнаказанным, это уж точно. Все то, что он сотворил с Моной и братьями... Донателло никогда этого не забудет, и никогда не оставит просто так. Пускай даже ради этого ему придется выскочить из родного панциря... Мысли изобретателя становились все более вязкими и отрывочными, по мере того, как его усталый разум медленно погружался в сон. Тихо вздохнув, Донни перекатился на бок и смежил веки, отказываясь от дальнейших рассуждений на эту тему. Будь что будет...
Рафи прав — он совсем не так уж и бесполезен.

Прошло два дня.
Сказать, что ситуация в убежище хоть на йоту улучшилась — значит, соврать глядя в лицо. Нет, кое-что, разумеется, стало другим... К примеру, взаимоотношения внутри их небольшого "клана". Что-то неуловимо изменилось в отношении Рафаэля к потерявшей память саламандре, пускай даже это было непросто заметить стороннему наблюдателю. На взгляд Донателло, Раф мог бы быть чуточку поделикатнее с их напряженной, недоверчивой гостьей, но он держал свою критику при себе, осознавая, что брат и без того сделал гигантский шаг им навстречу. И просто молча утыкался носом обратно в свою работу, ничего не говоря и никого не трогая без веского на то повода. Ему требовалось какое-то время на то, чтобы прийти в себя после недавнего потрясения и продумать дальнейшую стратегию действий... Не сказать, что за эти два дня ему удалось хоть как-либо наладить контакт с подругой: Мона по-прежнему держалась особняком, не желая вступать в разговоры и вообще всячески демонстрируя, что это место ей чуждо и неприятно. Донателло бестолку топтался поблизости от нее, то и дело пытаясь привлечь внимание к своей персоне, но в то же время стараясь особо не навязываться: юноша понимал, что его присутствие действует на Мону угнетающе. В те моменты, когда Дон ощущал, что его общество начинает откровенно действовать ей на нервы, ему волей-неволей приходилось самоустраняться. Тогда юноша, как правило, запирался у себя в лаборатории, занимаясь химическими экспериментами и восстановлением формулы мутагенной сыворотки Рене, либо по уже устоявшейся привычке погружался в создание чертежей и дальнейшую возьню с запчастями, из которых уже потихоньку начинало получаться что-то... что-то материальное. Дон и сам не знал, зачем он затеял строительство огромного бронированного фургона, основу которому составил старый обветшалый вагон метро, снятый с рельс и поставленный на колеса, каждое размером с дверь в нору хоббита. В какой-то степени, изобретателем руководил банальный инстинкт самосохранения: имея дело с мутантами вроде Лизарда, было бы глупо являться на встречу без танка со встроенными огнеметом и силовым полем... Отвлекшись от работы, Дон приподнял край сварочной маски и устало потер глаза, после чего с хрустом прогнулся в позвоночнике, уперевшись обеими ладонями в собственный панцирь — от долгого сидения в одной неудобной позе страшно ныли плечи и поясница. Пожалуй, было бы неплохо немного размяться в доджо... тем более, что он слышал приглушенный голос Рафаэля, доносящийся из-за приоткрытой двери в гостиную: саеносец как раз приглашал братьев на спарринг. Сняв рабочую экипировку, Донателло неторопливо прошелся к выходу из мастерской и встал на ее пороге, прислонившись плечом к косяку и вытирая перепачканные в машинном масле руки. Майки вовсю рубился в любимую игровую приставку и, кажется, даже не услышал предложения Рафаэля. Леонардо же предпочел остаться в своем любимом кресле, с раскрытой книгой в руках: судя по его нахмуренному лицу, мысли лидера витали где-то очень далеко отсюда. Дон пару минут молча наблюдал за братьями, не привлекая их внимания, а затем швырнул испачканную тряпицу в ближайшую корзину для мусора и направился в тренировочный зал. Толкнув раздвижные панели, он со сдержанным любопытством уставился на панцирь Рафаэля: здоровяк уже вовсю угрожал безмолвно висящей на крюке груше, так, если бы на ее месте скалил клыки сам Лизард.
— Технически, он не забирал у тебя глаза, — не удержавшись, рассеянно прокомментировал Дон, приближаясь к противоположной стене: взгляд его коротко скользнул по изуродованному остову дерева, некогда росшего посреди доджо. Ему не хватало тихого шелеста зеленых листьев у себя над головой, сопровождавшего каждую из их тренировок на протяжении целых пятнадцати лет. Взяв нагинату, черепашка развернулся лицом к Рафаэлю. Сегодня его Бо остался лежать в мастерской: Дон еще не успел как следует отладить электрошокер, встроенный в один из его деревянных концов. Крутанув оружие в руке, юноша посмотрел на замершего поодаль Рафаэля. Тот уже снял свою повязку, и теперь изобретатель мог как следует разглядеть свежий рубец, идущий от середины лба и до самой щеки мутанта. — ...но ему еще предстоит ответить за этот шрам, — тихо закончил он, отведя взор от лица брата. Конечно, он уже один раз ослепил Рене в пылу драки, но то был ответ на три уродливых косых шрама, оставленных на его собственном плече... ну и на то, что ящер сбросил Мону с крыши многоэтажного здания. Тогда Донателло пришлось рискнуть жизнью, чтобы спасти девушку от неминуемой гибели. Об этом красноречиво намекал внушительный скол на левой стороне его панциря. Дон так и не решился рассказать братьям, каким именно образом он умудрился получить такую серьезную травму, да те и не спрашивали. И хорошо: Донателло вовсе не был уверен в том, что Рафаэлю и остальным захочется слушать леденящую кровь историю о том, как их брат сознательно сиганул в пропасть с высоты двадцатого этажа — а все ради какой-то саламандры. Шестоносец незаметно тряхнул головой, отгоняя прочь непрошеные воспоминания: будь его воля, он бы и сам с радостью забыл ту роковую ночь... подобно тому, как ее забыла Мона.
— Атакуй, — коротко и просто предложил юноша, принимая защитную стойку. Ему следовало основательно подтянуть свои боевые навыки, раз уж он твердо решил отомстить Лизарду за все причиненные им страдания... и для этого как нельзя кстати подходил мощный и агрессивный Рафаэль.