Why d'you lie
When I know that you hurt inside?

Этой ночью Донателло так и не сумел нормально выспаться.
Впрочем, это было вполне ожидаемо, учитывая, что он чувствовал себя полностью выпотрошенным и, вдобавок, тревожился за физическое состояние братьев и друзей. В этот раз, он единственный из всей команды обошелся без серьезных травм, если не считать мелких ссадин и ушибов, в изобилии покрывавших бледно-оливковую кожу после очередного столкновения с Лизардом, и, в какой-то степени, это заставляло его испытывать острое чувство вины перед остальными. Разве не Дон привел ребят в очередную мясорубку, где их всех едва не искалечили, а то и не поубивали к чертям собачьим? И при этом он еще умудрился остаться целым и невредимым, в отличие, к примеру, от Рафаэля, заработавшего ужасный шрам на поллица, или Леонардо, чья губа оказалась распорота острым когтем Рене. С другой стороны, кто-то же должен был накладывать швы на эти глубокие, кровоточащие порезы и делать перевязки... Этим умник и занялся с утречка пораньше, первым делом, наведавшись в комнату к Лео — он планировал сделать это еще накануне вечером, но разговор с Рафом отнял у него последние силы, так что после этого Донни просто вернулся к себе и, не снимая амуниции, бухнулся в постель, пролежав в таком положении несколько часов, не меняя позы и, кажется, даже ненадолго задремав. Впрочем, и этого оказалось более чем достаточно, чтобы гений вновь взял себя в руки и вернулся к исполнению своих прямых обязанностей, а конкретно, к оказанию вторичной медицинской помощи. Лео не возражал против осмотра, хоть и вел себя отчуждено. Донателло знал, что брат обозлен, расстроен и вообще выбит из колеи — еще бы, их миссия едва не провалилась, да и назвать ее успешной ни у кого язык не поворачивался. Да, они сумели вытащить саламандру из вражеского плена, но для Моны дело обстояло совершенно наоборот, так что теперь именно черепашки стали ее врагами номер один, а вовсе не коварный доктор Рене. Ничего удивительного в том, что настроение ребят было на нуле. Наверно, стоило попросить прощения у Лео, как он попросил его у Рафа накануне, но Дон так и не решился этого сделать. Вместо этого, изобретатель предпочел сосредоточиться на израненном лице мечника: порез казался воспаленным, но в целом выглядел лучше, чем глубокий уродливый шрам, заработанный Рафаэлем... Похоже, что Лео и сам прекрасно справился с этой проблемой, пока Дон перепуганной курицей носился вокруг своей драгоценной саламандры — вот вам еще одна причина побиться челом об пол и признать собственную некомпетентность как члена команды. Стараясь не смотреть брату в глаза, гений приступил к делу; как и ночью, он накладывал шов почти на автомате, стараясь лишний раз не думать о том, каково его "пациенту" было перетерпеть боль в порванной губе и не постучаться к гению с просьбой о помощи. Вместо этого, Леонардо предпочел оставить Дона в покое, не то обозлившись, не то просто решив не трогать умника, пока тот трусливо ныкался у себя в мастерской. Закончив сшивать края пореза, гений все также молча обработал его заживляющей мазью, напоследок аккуратно залепив пластырем. На этом неприятная процедура закончилась, и Дон, подхватив аптечку, без лишних слов вышел за порог комнаты.
Что вообще он мог сказать в свое оправдание?

And why'd you say
"It's just another day, nothing in my way
I don't wanna go, I don't wanna stay
So there's nothing left to say"?

Следующим в очереди на медосмотр был Микеланджело. Вообще-то, его рана оказалась не менее глубокой и болезненной, и поэтому, как только черепашки перешагнули порог Убежища, ею немедленно занялся Сплинтер. В самом деле, Донателло был далеко не единственным и незаменимым властелином домашней аптечки: как опытный тренер, мастер имел гораздо большее представление о том, как нужно оказывать первую помощь при всяких переломах, вывихах и глубоких порезах. Тем более, что его сыновья очень часто получали подобные травмы во время тренировок, особенно в первое время, когда они еще не умели толком держать оружие в руках. Именно пример Сплинтера вдохновил Дона на то, чтобы и самому стать кем-то вроде местного фельдшера... Но даже сейчас, когда юноша научился обращаться со всякими шприцами, иглами и зажимами, сэнсэй не спешил передавать эстафету своему младшему сыну. Потому Донни ничуть не удивился аккуратной повязке на руке Майкстера: он заметил ее еще накануне, когда заглядывал в комнату брата посреди ночи, желая убедиться, что тому не нужна какая-то дополнительная помощь. Тем не менее, на снежно-белых бинтах можно было рассмотреть небольшие, буроватые пятна крови — пора было делать перевязку... Но для начала, было бы неплохо разбудить брата и дать ему обезболивающее.
— Хей, — опустив ящик с медикаментами на прикроватный столик, Дон тихонечко присел на край скрипучего матраса и накрыл ладонью расслабленное зеленое плечо, слегка потряся, — просыпайся, Майки. Как самочувствие? — пока весельчак сонно протирал глаза кулаком, силясь понять, какого панциря его подняли в такую рань, гений неторопливо открыл аптечку и принялся сосредоточенно перебирать ее содержимое, отыскивая нужный ему препарат. Как и в случае с Лео, он пока что не мог найти в себе сил посмотреть точно в глаза брата, а потому усиленно имитировал какую-то активную деятельность, старательно изображая, что целиком и полностью занят своим делом.

And why'd you lie
When you wanna die, when you hurt inside
Don't know what you lie for anyway
Now there's nothing left to say

— Сильно болит? — осведомился он, с задумчивой физиономией пересчитывая количество оставшихся у него шприцов. Всего две штуки... Надо попросить Эйприл принести еще. — Давай для начала размотаем бинты и посмотрим, что там с твоей раной, — со вздохом отложив хрустящую полупрозрачную упаковку, Донателло снова склонился над младшим черепашкой, осторожно взяв того за запястье поврежденной руки и вынудив протянуть ее ближе к изобретателю. Он не спешил, методично разматывая тугую повязку, до тех пор, пока не добрался до небольшого, но плотного прямоугольника, сложенного из нескольких слоев из марли, насквозь пропитавшегося уже подсохшей кровью. Здесь следовало проявить аккуратность. Взявшись кончиками пальцев за края ткани, Донателло медленно потянул ее на себя, местами отлипая, местами осторожно отдирая ее от свежего шва. Наконец, ему удалось полностью обнажить предплечье брата; отложив окровавленные бинты в сторонку, мутант с помрачневшим лицом склонился на рукой Микеланджело, пристально рассматривая стянутые нитью края раны. Полученные Майком рубцы были аналогичны тем, что некогда красовались на ключице самого Донателло — три кривых и глубоких пореза от острых как бритва когтей, лишь каким-то чудом не задевшие кость и более глубинные слои мышц. Наверно, подросток пытался загородиться от смертельного удара Лизарда, направленный точно ему в грудь или даже лицо. Страшно подумать о том, что было бы, не успей он этого сделать. С такими-то краями, эти раны оставят после себя уродливые шрамы — и слава богу, что на предплечье, а не где-то еще. Теперь, глядя на слегка воспаленный шов, Дон испытал возрастающее чувство тошноты и какой-то звериной, неконтролируемой ярости по отношению к Рене. Сложно было ненавидеть доктора еще сильнее, чем так, как это делал Донателло, но...
— Черт... — едва слышно прошептал гений, как если бы увидел Майка не с тремя порезами на руке, а как минимум с выпущенными наружу кишками и оторванной от тела головой. На самом деле, именно так он мог бы выглядеть, если бы Лизард все-таки довел дело до конца, поэтому Дону стоило большого труда сдержать эмоции под контролем и не выругаться вслух. Он даже сам не заметил, с какой силой его пальцы стиснули напряженное запястье брата, оставляя глубокий, наливающийся синевой отпечаток на светлой веснушчатой коже. Болезненная гримаса на лице Микеланджело отчасти привела его в чувство, и Донни торопливо отстранился, возвращая своему взгляду холодное, даже равнодушное выражение. Нет уж, хватит с него истерик... брат этого точно не оценит, тем более, что он, кажется, до сих пор был на него обижен за ту неконтролируемую вспышку в лаборатории. Стиснув зубы так, что на его челюстях отчетливо проступили желваки, Донателло отвернулся и вновь с остервенением зарылся в аптечке.
— Потерпи немного. Если нужно, я могу сделать укол обезболивающего, — вооружившись ватным тампоном, Дон склонился обратно к поврежденному предплечью, намереваясь очистить шов и заодно еще раз продезинфицировать воспаленные края. Он знал, что это может быть больно и неприятно, а потому решил, что будет лучше отвлечь Майка болтовней. Только вот... нужной темы, как назло, не находилось. Поэтому, гений просто задал первый пришедший ему на ум вопрос:
— Снилось сегодня что-нибудь?

For a lonely soul, you're having such a nice time
For a lonely soul, you're having such a nice time
For a lonely soul, it seems to me that you're having such a nice time
You're having such a nice time

Да уж, не так-то просто было удержать Майка на одном месте, и при этом еще как-то умудриться сделать так, чтобы он не дергался во все стороны и не перенапрягал поврежденную конечность. Донателло пришлось несколько раз сменить ватный тампон, так как из-под свежего шва то и дело начинала сочиться кровь. Да уж, такая рана заживет нескоро... а до той поры за ней следовало присматривать в оба. Донни порядком встревожило наличие воспаления. Похоже, что Рене редко чистил собственные когти, если он, конечно, вообще озадачивался такой вещью, как личная гигиена... Изобретатель едва заметно поморщился от этой мысли — она была порядком отвратительна даже для черепашки, всю свою жизнь проведшей в глубинах Нью-Йоркской канализации. Ворчливое замечание Микеланджело заставило его негромко хмыкнуть в ответ: да уж, в последнее время их жизнь сложно было назвать такой уж безоблачной, учитывая все эти свалившиеся на них проблемы. В какой же глубокой заднице они все оказались, если даже Майки перестал улыбаться и отпускать свои привычные шуточки?
— Не напрягай руку, — рассеянно отозвался Донни, заметив, как сжалась в кулак ладонь весельчака. Это было совсем на него не похоже... Обычно даже в самые темные времена, именно Микеланджело старался подбодрить своих братьев и внушить им веру в светлое и безоблачное будущее. Конечно, сложно верить во что-то светлое, когда у тебя вспорото предплечье и в семье перманентный дурдом, но... Дон незаметно покосился на хмурую физиономию шутника, а затем вновь опустил глаза к ране, едва слышно вздохнув. На самом деле, он прекрасно понимал Майки и то, почему последний так сильно на него дулся. И ему страшно не хватало прежнего Микеланджело, который всегда был на стороне изобретателя и с которым можно было спокойно выговориться о наболевшем. Теперь же они были друг другу как чужие, во многом из-за поведения Донателло. И дело было даже не в том, что умник наорал на Майки тогда в лаборатории... Точнее, не только в этом. Многое следовало бы обсудить и за многое попросить прощения, но Донателло не спешил начинать беседу, продолжая методично обрабатывать шов заживляющей мазью. Как и в комнате Лео, гению не хватало духу открыть рот и приступить к серьезному разговору. Он знал, что у Майки скопилось немало негатива, и он был совсем не готов к тому, чтобы весь этот негатив сейчас вылился прямиком на его многострадальную лысину. Только не сейчас, когда он почти что сломан и не может дать отпор — да, именно что сломан, ведь, перефразируя Рафаэля, у любого панцирь треснул бы от такого количества ответственности, которую гений с непонятным ожесточением взгромоздил на собственные плечи. Что ж, похоже, вчерашняя неудача действительно заставила его карапакс слегка надтреснуть. И чем больше Дон думал над тем, что случилось с Моной Лизой и с его семьей, тем глубже становилась эта трещина, и тем меньше у него оставалось сил на примирение с младшим братом. Тем не менее, ситуация требовала от него каких-то слов. В плане, что... Майка ведь нужно было как-то отвлечь от неприятных ощущений, верно? К счастью, гению не пришлось искать новой темы для беседы — Майк сам задал ему вопрос, и Донателло с облегчением ухватился за протянутую ему "ниточку", не сразу сообразив, о чем именно его спрашивают.
— Затем, чтобы предотвратить дальнейшее воспаление и не дать гною скопиться в ране, — пробубнил он, автоматически переключившись на свой любимый менторский тон. — Порезы достаточно глубокие, а с момента первой перевязки прошло уже больше семи часов, так что я решил поднять тебя чуть пораньше, — отложив тампон, Донни потянулся в аптечку за свежим бинтом. —  Следующая перевязка будет вечером. Лучше делать это дважды в сутки, до тех пор, пока я не смогу убедиться, что рана заживает хорошо... — едва развернувшись обратно, буквально напоролся на сумрачный взгляд Микеланджело, устремленный точно ему в лицо. Запоздало, к гению пришло озарение, и он тут же стушевался, делая вид, что полностью занят делом, и настойчиво избегая смотреть брату в глаза. Но вечно притворяться глухонемым было невозможно, так что Дону так или иначе пришлось задуматься над ответом. Теперь-то он понял, что вопрос Майки касался странного и необъяснимого поведения гения в течение последних двух недель. Да уж, можно было представить, каким помешанным безумцем он выглядел в глазах своих родных — зациклившийся, никого не слушающий истерик, готовый до смерти загонять братьев, лишь бы отыскать случайную знакомую, которую он знал от силы несколько дней. В самом деле, кем для них была Мона Лиза? Всего лишь чудная мутантка, втянувшая их семейство в опаснейшую из авантюр — с чего бы кому-то из них трястись над ее дражайшей душонкой? И Донателло, столь рьяно оберегающий эту хвостатую особу, казался беспросветным идиотом, готовым продать родную мать (если бы она, разумеется, у него была) за пару привлекательных зеленых ножек... Донателло устало покачал головой, с присущей ему аккуратностью обматывая руку Майка бинтом. Хранить молчание становилось все сложнее; как ни крути, а ему нужно было как-то объясниться, разве нет? Чувствуя на себе пристальный взгляд брата, Дон, наконец-то, соизволил дать какой-то комментарий. Голос его звучал немного отрешенно, но вместе с тем очень серьезно.
— Я делаю это потому, что кроме меня этого больше уже никто не сделает, — на лбу изобретателя незаметно для него самого пролегла глубокая морщинка. Отвлекшись от перевязки, Донателло поднял глаза на Майки, чувствуя, что тому явно недостаточно такого ответа. — Я делаю это потому, что мой друг нуждается в моей помощи, и потому, что я чувствую себя ответственным за все, что с нами произошло... в том числе и с тобой, — он вновь опустил взгляд на предплечье брата, частично скрытое под снежно-белой марлей. Не далее как сегодня ночью он уже говорил нечто подобное Рафаэлю, и примерно осознавал, какой будет реакция Микеланджело на его слова. — Рене ведь не стал таким сам по себе. Я опрокинул на него мутаген и я заставил его охотиться на Мону. Похоже, что теперь я должен каким-то образом исправить все то, что я успел натворить... иначе этот кошмар никогда не закончится.

Донателло слушал брата молча, не перебивая, низко опустив голову и продолжая сосредоточенно обматывать его руку бинтами, как если бы он всерьез вознамерился превратить Микеланджело в ходячую мумию. На самом деле, гений полностью контролировал этот процесс, просто внешне казался странно притихшим, если не сказать подавленным. Да, пожалуй, именно так он себя сейчас и ощущал. Подавленным. Беспомощным. Выбитым из колеи. Разбитым... Список можно было продолжать до бесконечности, только вот на Майка это не производило никакого особенного впечатления. Да и сам Донателло вовсе не стремился вызвать чью-то жалость или сострадание к собственной потрепанной персоне. Коли уж на то пошло, он уже достаточно наигрался ролью безутешного страдальца, которого все хотят обнять, подбодрить и угостить шоколадными кексами... Пришла пора взять себя в руки и втянуть сопли, а главное — выслушать всех тех, кого он успел вконец достать своим неадекватным поведением. Раф ему уже высказался, теперь, видимо, пришел черед Майки. И младший братец взялся за это дело с преогромным удовольствием: слова лились бесконечным потоком, и Донни не решался его прерывать. Да и что он мог на это ответить? Наконец-то, изобретателю предоставилась возможность взглянуть на происходящее глазами Микеланджело, да с такой пугающей ясностью, что по коже невольно пробежались мурашки. В какой-то момент, мутант даже прекратил перевязывать чужую руку, застыв в полной неподвижности и оцепенело глядя куда-то в темное пространство комнаты. Приглушенный свет ночника отбрасывал на его бледную, изнуренную физиономию глубокие и обманчивые тени, из-за которых было не так-то просто разгадать ее истинное выражение. Кажется, пока что она вообще ничего не демонстрировала, ровным счетом никаких эмоций, хотя в целом можно было с уверенностью утверждать, что гений оказался всерьез пристыжен словами весельчака, и даже более того. Как ни странно, но Рафаэль ночью говорил ему все то же самое — что гений чересчур отдалился от семьи, что он перестал мыслить логически и и совсем разучился действовать в команде... Не то, чтобы Донни не принял слова Рафа во внимание, наоборот, все сказанное саеносцом было усвоено и отложено на отдельную "полочку" в голове механика, для последующего детального обмозгования полученной им информации... но теперь он даже не пытался зарычать в ответ или в напряжении заметаться взад-вперед по захламленной комнатушке Микеланджело, спотыкаясь о разбросанные тут и там личные вещи брата и спеша объяснить, да нет же, доказать свою собственную точку зрения. Вместо этого он лишь еще больше сгорбил плечи и едва ли не ткнулся носом в перевязанное запястье Майки, непослушными пальцами затягивая более-менее крепкий узел поверх свежих бинтов. Забыл... отрешился... сходит с ума. Как ни странно, но Донателло был полностью согласен с этими жесткими, но совершенно справедливыми словами. Да, он и правда медленно, но верно ехал с катушек. Ему действительно нужна была помочь, просто чертовски необходима... до такой степени, что он был готов ползать на коленях перед братьями, униженно вымаливая у них прощения, лишь бы они только смогли вытянуть его из той страшной пучины отчаяния, в которой он увяз по самое горло.
Неожиданное прикосновение к собственному плечу заставило гения нервно вздрогнуть и приподнять голову, бросив недоуменный и какой-то даже затравленный взгляд на сидящего рядом Майка. Его здоровая рука крепко обняла локоть изобретателя, не позволяя тому подняться или даже просто высвободиться из чужой хватки. Несколько мгновений, Дон просто немо взирал на понуро склонившегося к его плечу весельчака, а затем... затем он просто устало прикрыл глаза и, в свою очередь, прижался лбом к веснушчатой макушке Микеланджело, с трудом проглатывая вставший поперек горла комок. Тот факт, что Майки первым сделал шаг навстречу долгожданному примирению, снял целый каменный пласт с души умника, значительно облегчив его состояние... Но, конечно, ему все равно было очень и очень непросто выдавить что-то в ответ, учитывая, как сильно путались мысли и болезненно ухало сердце в груди. Вот уже второй раз за сутки Донателло ощутил в себе растущую слабость, но на сей раз он заставил себя быть тверже и не превращать ситуацию в очередную драматическую сцену из разряда "подотри слезки бедному Донни" — Майки бы этого точно не оценил, да и сам гений отнюдь не считал себя таким уж конченным мямлей и слюнтяем. Просто... ситуация была по-настоящему тяжелой, да еще эти непроходящие переживания за Мону Лизу, а также страх за жизнь и здоровье братьев... К слову, о птичках. Приоткрыв глаза, Донателло осторожно накрыл ладонью здоровое предплечье Микеланджело, не то привлекая внимание младшего, не то просто силясь выразить ему свою признательность за эту крохотную поблажку, а может, и то, и другое сразу.
— Я ни о ком не забывал, Майки, — пробормотал он, все также горбясь и тычась лбом в чужую лысину. — Мы по-прежнему одна команда, и я стараюсь это учитывать. Правда. Я ничуть не сомневаюсь в твоих способностях, или в способностях Лео и Рафа... вы здорово мне помогаете, и я благодарен вам за это. Но... — Донателло странно осекся и, не выдержав, едва заметно покачал головой. Он по-прежнему не спешил отстраняться, как-то беспомощно уставившись на мятые складки чужого одеяла и, кажется, даже не зная, как ему толком оформить свою мысль. — ...помнишь ту ночь, когда мы впервые столкнулись с мутировавшим Рене? Я еще сказал тебе, чтобы ты увел толпу ниндзя подальше от той проклятой крыши... Когда ты не стал отвечать на мои звонки, я решил, что, возможно, ты выронил черепахофон, или он вырубился, или еще бог знает что... Мы с Моной были сильно потрепаны, так что я решил оставить это до утра... и просто улегся спать. А на утро нас разыскал Раф... — голос все-таки предательски дрогнул, но гений, прокашлявшись, заставил себя продолжить. — Когда я узнал, что вас атаковал Лизард... я испугался. Он мог с легкостью убить вас всех, и единственная причина, по которой он этого не сделал, заключалась в том, что перед этим ему пришлось пережить падение с небоскреба. Я был виноват в случившемся, и в дальнейшем во мне поселилось сомнение. Я не был уверен, что кто-то сможет повторно пережить встречу с Рене. И когда он добрался до Моны... просто чудо, что он ее не прикончил. Я был уверен в том, что она мертва. Ее пропажа окончательно повергла меня в панику, я просто не знал, что мне делать и как быть дальше. У меня не было ни единой зацепки... но все вокруг ждали взвешенного решения, все были уверены, что я вмиг решу эту проблему, едва только как следует напрягу свои гениальные извилины. Я не машина, Майки, — оторвавшись, наконец, от брата, умник порывисто обхватил голову руками, упершись локтями в колени. Словами не передать, как ему было тяжело все это говорить... и как долго он копил это внутри себя. Получалось так, что он снова выкладывал свои проблемы на чужие плечи, но... Микеланджело был его лучшим другом, любимым младшим братом, особым доверенным лицом, как вам угодно... тем, кто мог выслушать и приободрить гения в любой ситуации. Не удивительно, что Донателло позволял себе в его присутствии гораздо больше, чем в разговоре с Рафаэлем и уж тем более с Леонардо, пускай они тоже были его братьями. И еще эта затяжная ссора, которая высосала из него все оставшиеся соки... Хотя, наверно, Микеланджело теперь уже и сам понял причину, по которым Дон наорал на брата в мастерской. И почему он так старательно отказывался от чужой помощи, а также не позволил весельчаку отвлечь Кожеголового. Теперь все, наконец-то, встало на свои места. Наверно, все, что ему оставалось, это просто... извиниться?
— ...мне жаль, что наша последняя миссия также закончилась провалом. Я правда старался... старался как мог. Прости, что подвел вас всех. Ты знаешь, я никогда этого не хотел.

I need some sleep
It can't go on like this
I tried counting sheep
But there's one I always miss

Не только Донни изменился после той роковой ночи, когда судьба впервые свела черепашек в бою с мутировавшим Алонсо Рене. Странные, отчасти даже пугающие перемены коснулись их всех, в том числе и Микеланджело, некогда прежде самого жизнерадостного и оптимистичного члена их маленькой команды. Наверно, это была такая защитная реакция — выставлять шипы и язвить в ответ на любую фразу, а может, Майки просто выражал таким образом свое острое недовольство всеобщим поведением. Как бы то ни было, в последнее время его обычно невинные шуточки приобрели по-настоящему злой характер, пускай это не всегда означало прямое оскорбление или осознанную попытку унизить собеседника. Просто… их стало очень тяжело сносить, до такой степени, что братья начали осознанно избегать общества Микеланджело, а в его присутствии предпочитали угрюмо отмалчиваться, до тех пор, пока нервы не сдавали окончательно, и тогда между подростками разгоралась очередная ссора. Причем Майки, кажется, получал какое-то необъяснимое удовольствие от этих шумных склок, намеренно выводя оппонента из себя и таким образом улучшая свое собственное настроение… Это стало происходить настолько часто, что Донателло уже и забыл, какими теплыми и успокаивающими могут быть объятия шутника. Честно говоря, он ожидал чего угодно — ехидного фырка, очередного всплеска неодобрительного ворчания, быть может, даже отрезвляющего тумака, — но только не этого. Едва ощутив тяжесть чужого туловища на собственном карапаксе, гений тут же замер, широко распахнув глаза и продолжая неосознанно сжимать пальцами пульсирующие виски. Тело мутанта на несколько мгновений словно бы закаменело, но затем веревками натянутые мускулы медленно расслабились, и Дон, помешкав, осторожно улегся панцирем на грудь младшего черепашки, позволяя тому покрепче обхватить его руками. Ладони изобретателя бессильно упали ему на колени, но затем одна из них скользнула выше и осторожно улеглась поверх забинтованного предплечья Микеланджело: осторожнее, братишка, ты ведь помнишь, что тебе не следует напрягать эту рану?...

Everyone says I'm getting down too low
Everyone says you just gotta let it go
You just gotta let it go
You just gotta let it go

— …И все-таки ты сошел с ума, — все верно, дружище. Он просто потерял разум. Иначе как еще объяснить тот факт, что он перестал ждать поддержки от своих близких? Донателло слабо усмехнулся, едва заметно покачав головой — "гораздо лучше", говоришь? Он бы поспорил с этим утверждением, но... вместо этого умник предпочел молча смежить веки и откинуться затылком на заботливо подставленное плечо Майки. Упоминание Лео вырвало короткий, неуверенный хмык из груди: неужели он и впрямь стал так похож на их вечно озабоченного лидера, имеющего привычку обвинять себя во всем подряд, начиная очередным провалом командной миссии и заканчивая приплюснутой формой земного шара? Донни слегка приоткрыл глаза, устало скользнув взглядом по противоположной стене помещения, плотно увешанной яркими плакатами с известными супергероями. Мужественные, ослепительно улыбающиеся лица вымышленных персонажей, в чьих взглядах светится твердая уверенность в абсолютной правильности принимаемых ими решений. В реальной жизни все гораздо сложнее: как выяснилось, у любого, даже самого логичного, на первый на взгляд, поступка, всегда имелись какие-то свои, далеко идущие последствия, которые не всегда можно было предсказать заранее. Донателло честно старался учесть всё, но это было не так-то просто. А уж когда в напряженный мыслительный процесс вмешивались посторонние эмоции... все становилось только хуже.
Вот бы хотя бы на один день перестать что-то чувствовать.
Однако, последующие слова весельчака вмиг заставили его отогнать прочь эти невеселые мысли. Пальцы изобретателя непроизвольно сжались вокруг запястья Микеланджело, выдавая его душевное состояние. Принесенные братом извинения оказались услышаны и немедленно с радостью приняты к сердцу. А разве могло быть иначе? Уголки губ чуть заметно дрогнули, сами собой приподнимаясь вверх — как же, все-таки, просто усомниться в любви близких, единожды столкнувшись с их прямым неодобрением... и немедленно избавиться от этого гадостного чувства, едва услышав слова опровержения из их уст. Неужели хватило всего пары глупых промашек и последовавшего за ними осуждения, чтобы он, Донателло, окончательно лишился веры в собственные силы и, таким образом, попытался отгородиться от семьи? Какая глупость, Донни, какая глупость. Не он ли сам еще совсем недавно убеждал Мону отказаться от принятого ею самоубийственного решения действовать в одиночку? Не было никакого "я справлюсь с этим самостоятельно", существовало только непоколебимое "мы сделаем это вместе". Пора было избавляться от этих чертовых сомнений... Даже несмотря на то, что Донателло по-прежнему испытывал дикий, почти неконтролируемый страх за жизни своих родных.

I need some sleep
Time to put the old horse down
I'm in too deep
And the wheels keep spinning 'round

— Все хорошо, Майки, — негромко откликнулся гений, осторожно потершись о веснушчатую щеку брата — благо, тот сам радушно подставил ее под эти сдержанные нежности. — Я должен был сказать все это гораздо раньше... Сейчас я понимаю это как никогда ясно, — добавил он уже совсем тихо, по-прежнему крепко стискивая руку Микеланджело. Теперь, когда они вроде бы помирились, и Майк больше не пытался прогнать от себя старшего брата, а, наоборот, тесно прижимал его к себе, не желая отпускать, Донателло мог полностью расслабиться и, наконец, перестать корить себя за случившееся. Что он и попытался сделать, чуть поерзав и по-удобнее прислонившись панцирем к плечу брата. На душе все еще было неспокойно, но все тревоги постепенно отступали куда-то на задний план, сменяясь нарастающим умиротворением — все-таки, Майк был абсолютно прав, считая, что теплые обнимашки пойдут гению на пользу. Терапия и вправду давала результат: теперь Дон чувствовал себя гораздо лучше и мог, в кои-то веки, убрать это раздражающее, загнанное выражение со своего лица. Какое-то время в комнате царила уютная тишина, нарушаемая лишь звуками глубокого и размеренного дыхания подростков... Пока, наконец, Донателло вновь не подал голос, рискнув прервать это затянувшееся молчание. Ему совсем не хотелось этого делать, но ведь братья четко дали ему понять: он должен хотя бы изредка делиться с ними своими мыслями, даже несмотря на то, что в последнее время они все были зациклены преимущественно на бывшей студентке и ее зубастом лже-наставнике.
— Я... думал о том, что произошло с Моной, — неловко начал Дон, заранее предчувствуя очередной всплеск напряжения: он знал, что братья уже порядком устали от этих бесконечных разговоров про саламандру. — В общем, — он постарался уложить свои многочисленные соображения в максимально четкий и лаконичный ответ, — то, что сделал с ней Лизард... это не должно продолжаться вечно. Без ежедневных инъекций блокирующего память наркотика, эта гадость должна сама вымыться из ее организма, и тогда, вероятно, она сможет что-нибудь вспомнить. Правда, я не уверен, как скоро это произойдет. Может, завтра, может, через несколько недель или даже месяцев... Я постараюсь сделать все возможное, чтобы к ней поскорее вернулись ее воспоминания, а до тех пор нам лучше пореже ее беспокоить. Очевидно, что Лизард успел как следует запудрить ей мозги, — тут уж Донни, не удержавшись, устало потер пальцами переносицу, — и теперь она считает нас чуть ли не самыми злейшими ее врагами. Ты, скорее всего, и сам уже это заметил. Пускай она как следует осмотрится и попривыкнет к нашему обществу. Главное, чтобы она не сбежала, пока никто не смотрит в ее сторону. Я хочу, чтобы ты тоже немного приглядывал за ней, пока я занят, — отняв руку от лица, изобретатель смущенно, но в то же время чуть ли не умоляюще покосился на сидящего рядом Микеланджело. Не слишком ли многого он от него требует? Раф бы точно послал его к черту за подобную просьбу. — Ты ведь сделаешь это для меня? Ничего особенного от тебя не требуется, просто следи, чтобы она не пыталась ускользнуть из логова — этого вполне достаточно, — он смолк, отведя взгляд в сторону и невидяще уставившись куда-то в темное пространство комнаты. Дальнейшие слова сами собой сорвались с языка, прежде, чем гений успел их остановить — как будто это вовсе не Донателло только что убеждал Микеланджело, что он обязательно вернет Моне ее утерянную память. На самом деле, у него отсутствовала всякая уверенность в завтрашнем дне. Он просто ставил перед собой конкретную задачу, а вот то, сможет ли он когда-нибудь ее достичь — вопрос по-прежнему открытый.
— Как думаешь, она когда-нибудь вспомнит меня... нас?

Everyone says I'm getting' down too low
Everyone says you just gotta let it go
You just gotta let it go
You just gotta let it go
You just gotta let it go