Иногда я задаюсь вопросом, почему вся моя жизнь состоит из бездумных, спонтанных решений, превращающих мою жизнь в сплошные «русские горки»? Почему я иду от одного жизненного перекрестка к другому немыслимыми зигзагами? В конце концов, почему я не могу как следует обдумать очередную идею, взвесить все «за» и «против», смотреть в перспективе, как мой старший, без преувеличения, гениальный брат? Вот бы мне кто сказал. А еще о том, почему я потащился вслед за ним в университет Вашингтона в Сент Луисе. В медицину, если быть совсем уж точным. В университет, где, не обладая свойственным брату старательностью и усидчивостью, все годы обучения с большим энтузиазмом занимался организацией студенческого досуга, в том числе, концертов, бесстыдно наслаждаясь студенческими годами вместо того, чтобы вдуматься хотя бы на минуточку в то, какое предназначение я выбрал для себя этим легкомысленным поступком. Что я зубрю, что я учусь делать, для чего? Я ведь действительно хотел помогать людям, но понимал ли, что на самом деле может от меня потребоваться на этой стезе? Я видел себя кем угодно, но не военным - была своего рода «грань» жести и человеческих страданий, которую я думал, что не смогу преодолеть. Считал себя (и по праву) мягкотелым добряком, но судьба готовила мне большой сюрприз, снисходительно позволяя воображать себя именитым хирургом или даже онкологом, и при этом беззастенчиво подрабатывать в ночных клубах администратором. Семья и вовсе считала, что я получу диплом и займусь карьерой в шоу-бизнесе, так, для галочки получив образование. Честно говоря, на ранних курсах я и сам не знал, что в итоге из меня вырастет, но чем ближе был выпуск, тем лучше я понимал свои настоящие желания. Погружался в профессию, если угодно. Развлекать людей было просто весело и легко, это не требовало от меня каких-то больших усилий, этим и нравилось, но, когда пришло время практики, я почувствовал, что действительно мое, а что временная подработка. Все встало на свои места. Несмотря на известное разгильдяйство, учился я все же неплохо, хоть не блистал знанием глубоко научной теории, как мой брат-гений, попутно ведущий исследовательскую деятельность во все том же университете и штампующий одну статью за другой. Но меня любили люди, и я интуитивно чувствовал, что с ними не так и как им лучше помочь.
«Человеколюбие, гуманность, эмпатия. И бесконечная наивность, да». Наверно, именно самоубийственное желание «спасать» привело меня в итоге в военно-медицинскую службу, и, опосредованно, на войну, загреметь куда вовсе не было моей мечтой, но, как уже упоминалось, перспективное планирование далеко не мой конек, плюс, я просто мастерски умею закрывать глаза на то, что мне не нравится, легкомысленно отмахиваясь от проблемы с мыслью – потом как-нибудь разберусь. А разобраться, как вы понимаете, вечно нет времени. Почему же все-таки армия, а не приличное медицинское учреждение? Не мог думать о том, чтобы остаться в госпитале, где проходил интернатуру, когда в мире творится такое, плюс, если задуматься, отец всю жизнь нас муштровал. Может, во мне проснулся внутренний солдафон, который не дремлет как минимум в двух моих братьях? А может, я снова поддался чужому влиянию, на этот раз уже другого моего брата? Надо ли упоминать, в какой ярости был Лео, когда прознал о моем решении? После того, как Гесс слинял в армию, можно сказать, прямо со школьной скамьи, старший братец остался в очень неясном настроении. Это немного странно, учитывая наше воспитание, и уж Лео должен был понимать, какие планы на жизнь могут быть у его вечного соперника. Он и понимал, и бесился от его своеволия одновременно. А еще – втайне гордился, как воспитанный сын нашего престарелого отца, прозябая в старом, но известном фамильном додзе. Полагаю, ему это даже нравится, но я-то вижу, что он тоже хотел бы проявить самостоятельность и сделать все по своему, как Гесс.
Но я – это совсем другое дело. «Суицидальные наклонности – черта Гесса, а не твоя, Винни! Куда тебя несет, ты хоть иногда задумываешься перед тем, как делать?», и так далее и тому подобное. Мне бы на этом самом моменте взять и сделать, как он требовал, да куда там. Мягко улыбающийся Дон был моей молчаливой поддержкой, и я твёрдо верил, что поступаю единственно верно, что это мой долг, в конце концов, я давал клятву. А еще – я действительно постоянно держал в голове мысль об участвующем в войне брате и просто, наверно, не хотел от него отставать. Держу пари, после того, как эта война закончится, я решу, что Лео занимается просто потрясным делом, а я просто обязан ему помочь – и сниму свой белый халат. Может даже, сделаю это на ходу и может даже, на бегу.
…Я так рассуждаю вовсе не потому, что я резко осознал свою профессиональную несостоятельность, как полевого медика. И не потому, что думаю, что совершил самую большую ошибку в своей жизни, подписав контракт. Напротив, уверен, что я на том самом месте, где и должен быть, просто, своего рода, я чувствую, что попал в ад. И пропадаю.
«Твоя чувствительность погубит тебя», - сказал Лео в наш последний разговор на эту тему. Неприятно осознавать, что старший братец-зазнайка был прав. На своей учебной практике, я многое повидал, именно на ней я потерял страх перед своей «гранью». И когда увидел пропагандистский ролик, повелся, решив, что я готов и к такому, да еще эти патриотичные призывы, для таких твердолобых и легкомысленных, как я - это удар под дых. Без шансов, в общем, и вот он я. В развернутом модульном полевом госпитале у черта на рогах, иногда вырубаюсь от недосыпа, погрузив руки в чужие кишки, и периодически мечтаю проснуться у себя в постели в Сиэтле. Просто, разнообразия будней ради. Стенки нашего укрытия гудят от ветра, песка, и вскриков раненных – у нас тут новый «завоз», который следует как можно быстрее распределить и обработать, ведь пора менять дислокацию, а у нас одна операция за другой. И чертов вертолет пропал, как назло, ничего, думаю, он все же успеет вернуться за прооперированными бойцами – их ждет продолжение «банкета» в лучше оборудованном госпитале, чем наш, ну, а нам дали четверть часа на приведение остатка в порядок. Слишком мало, но Берт должен успеть накидать несколько швов на ожидающих транспортировку парней.
Я скольжу вдоль укрытия к следующим на очереди из тех, кого задело полегче, скрепя заскорузлыми от крови и, лучше не спрашивайте, чего еще, рукавами, краем уха слушая перекличку. Даже не вздрагиваю, когда слуха касается знакомая фамилия – я уже встречал таких, ничего схожего с моим братом-самоубийцей, но ноги все равно несут в сторону немо отозвавшегося бойца. Должно быть, я задумался, иначе какого черта я все же навис над этим самым Фармхаймом, когда должен проверить дела Брауна? Может, просто сработала привычка пойти посмотреть, не брата ли часом занесла нелегкая? Какой абсурд.
Знаете, сколько времени мне понадобилось, чтобы узнать его? Ровно три секунды – столько мне нужно для того, чтобы склониться над парнем и сквозь все слои грязи, синяки и смачные ссадины разглядеть знакомые черты. Точку в этом деле поставил голос и, да, незабываемый тон. Прости, Браун, кажется, тебе придется еще немного потерпеть:
− Грубить собственному врачу, у тебя, должно быть, девять жизней, Фармхайм, – боже, кажется, в моем голосе даже нет дрожи. Только тонна усталой насмешки и немного затаенной радости. Я улыбаюсь, как контуженный, и тяну руку к жетону, чтобы удостовериться. А теперь мне надо найти опору, потому что ноги решили взять отпуск, подгибаясь от накатившей слабости. Чертов Гесс, ты действительно здесь. И именно твое имя и фамилия выбиты на этом куске металла, а еще, теперь я знаю твою группу крови, братик. И сразу вспоминаю, как там, в банке крови, дела обстоят с нею.
− Нет-нет, так дергаться не надо, лежи смирно, раз уж на больничной койке именно ты, боец, - я уже ловлю взметнувшуюся кисть и мягко пережимаю вену, оценивая пульс. Губы дрожат, будто я призрака увидел.
− Скажи-ка лучше, на что жалуешься? – я бы рад внести больше интригующих ноток в это нечаянное воссоединение, но честное слово, Гесс, если я прямо сейчас не буду уверен, что твое состояние соответствует категории, я просто начну полноценный осмотр, а бедняге Брауну придется встать в очередь прямо за твоей задницей. Вряд ли тебе понравится. Я даже в этом более чем уверен.
